– Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, – ответил
дерзко вошедший.
– Но тебе придется примириться с этим, – возразил Воланд, и
усмешка искривила его рот, – не успел ты появиться на крыше, как уже сразу
отвесил нелепость, и я тебе скажу, в чем она, – в твоих интонациях. Ты произнес
свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь ли ты
так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не
существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь
тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от
деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с
него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым
светом? Ты глуп.
– Я не буду с тобой спорить, старый софист, – ответил Левий
Матвей.
– Ты и не можешь со мной спорить, по той причине, о которой
я уже упомянул, – ты глуп, – ответил Воланд и спросил: – Ну, говори кратко, не
утомляя меня, зачем появился?
– Он прислал меня.
– Что же он велел передать тебе, раб?
– Я не раб, – все более озлобляясь, ответил Левий Матвей, –
я его ученик.
– Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, –
отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.
Итак...
– Он прочитал сочинение мастера, – заговорил Левий Матвей, –
и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это
трудно тебе сделать, дух зла?
– Мне ничего не трудно сделать, – ответил Воланд, – и тебе
это хорошо известно. – Он помолчал и добавил: – А что же вы не берете его к
себе, в свет?
– Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным
голосом проговорил Левий.
– Передай, что будет сделано, – ответил Воланд и прибавил,
причем глаз его вспыхнул: – И покинь меня немедленно.
– Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него,
вы взяли бы тоже, – в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.
– Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи.
Левий Матвей после этого исчез, а Воланд подозвал к себе
Азазелло и приказал ему:
– Лети к ним и все устрой.
Азазелло покинул террасу, и Воланд остался один. Но
одиночество его не было продолжительным. Послышался на плитах террасы стук
шагов и оживленные голоса, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот. Но
теперь примуса при толстяке не было, а нагружен он был другими предметами. Так,
под мышкой у него находился небольшой ландшафтик в золотой раме, через руку был
перекинут поварской, наполовину обгоревший халат, а в другой руке он держал
цельную семгу в шкуре и с хвостом. От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа
Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.
– Салют, мессир, – прокричала неугомонная парочка, и Бегемот
замахал семгой.
– Очень хороши, – сказал Воланд.
– Мессир, вообразите, – закричал возбужденно и радостно
Бегемот, – меня за мародера приняли!
– Судя по принесенным тобою предметам, – ответил Воланд,
поглядывая на ландшафтик, – ты и есть мародер.
– Верите ли, мессир... – задушевным голосом начал Бегемот.
– Нет, не верю, – коротко ответил Воланд.
– Мессир, клянусь, я делал героические попытки спасти все,
что было можно, и вот все, что удалось отстоять.
– Ты лучше скажи, отчего Грибоедов загорелся? – спросил
Воланд.
Оба, и Коровьев и Бегемот, развели руками, подняли глаза к
небу, а Бегемот вскричал:
– Не постигаю! Сидели мирно, совершенно тихо, закусывали...
– И вдруг – трах, трах! – подхватил Коровьев, – выстрелы!
Обезумев от страха, мы с Бегемотом кинулись бежать на бульвар, преследователи
за нами, мы кинулись к Тимирязеву!
– Но чувство долга, – вступил Бегемот, – побороло наш
постыдный страх, и мы вернулись!
– Ах, вы вернулись? – сказал Воланд, – ну, конечно, тогда
здание сгорело дотла.
– Дотла! – горестно подтвердил Коровьев, – то есть
буквально, мессир, дотла, как вы изволили метко выразиться. Одни головешки!
– Я устремился, – рассказывал Бегемот, – в зал заседаний, –
это который с колоннами, мессир, – рассчитывая вытащить что-нибудь ценное. Ах,
мессир, моя жена, если б только она у меня была, двадцать раз рисковала
остаться вдовой! Но, к счастью, мессир, я не женат, и скажу вам прямо –
счастлив, что не женат. Ах, мессир, можно ли променять холостую свободу на
тягостное ярмо!
– Опять началась какая-то чушь, – заметил Воланд.
– Слушаю и продолжаю, – ответил кот, – да-с, вот ландшафтик.
Более ничего невозможно было унести из зала, пламя ударило мне в лицо. Я
побежал в кладовку, спас семгу. Я побежал в кухню, спас халат. Я считаю,
мессир, что я сделал все, что мог, и не понимаю, чем объясняется скептическое
выражение на вашем лице.
– А что делал Коровьев в то время, когда ты мародерствовал?
– спросил Воланд.
– Я помогал пожарным, мессир, – ответил Коровьев, указывая
на разорванные брюки.
– Ах, если так, то, конечно, придется строить новое здание.
– Оно будет построено, мессир, – отозвался Коровьев, – смею
уверить вас в этом.
– Ну, что ж, остается пожелать, чтобы оно было лучше
прежнего, – заметил Воланд.
– Так и будет, мессир, – сказал Коровьев.
– Уж вы мне верьте, – добавил кот, – я форменный пророк.
– Во всяком случае, мы явились, мессир, – докладывал
Коровьев, – и ждем ваших распоряжений.
Воланд поднялся с своего табурета, подошел к балюстраде и
долго, молча, один, повернувшись спиной к своей свите, глядел вдаль. Потом он
отошел от края, опять опустился на свой табурет и сказал:
– Распоряжений никаких не будет – вы исполнили все, что
могли, и более в ваших услугах я пока не нуждаюсь. Можете отдыхать. Сейчас
придет гроза, последняя гроза, она довершит все, что нужно довершить, и мы
тронемся в путь.
– Очень хорошо, мессир, – ответили оба гаера и скрылись
где-то за круглой центральной башней, расположенной в середине террасы.
