Надо отдать справедливость тому, кто возглавлял следствие.
Пропавшего Римского разыскали с изумляющей быстротой. Стоило только сопоставить
поведение Тузабубен у таксомоторной стоянки возле кинематографа с некоторыми
датами времени, вроде того, когда кончился сеанс и когда именно мог исчезнуть
Римский, чтобы немедленно дать телеграмму в Ленинград. Через час пришел ответ
(к вечеру пятницы), что Римский обнаружен в номере четыреста двенадцатом
гостиницы «Астория», в четвертом этаже, рядом с номером, где остановился
заведующий репертуаром одного из московских театров, гастролировавших в то
время в Ленинграде, в том самом номере, где, как известно, серо-голубая мебель
с золотом и прекрасное ванное отделение.
Обнаруженный прячущимся в платяном шкафу четыреста
двенадцатого номера «Астории» Римский был немедленно арестован и допрошен в
Ленинграде же. После чего в Москву пришла телеграмма, извещающая о том, что
финдиректор Варьете оказался в состоянии невменяемости, что на вопросы он
путных ответов не дает или не желает давать и просит только об одном, чтобы его
спрятали в бронированную камеру и приставили к нему вооруженную охрану. Из
Москвы телеграммой было приказано Римского под охраной доставить в Москву,
вследствие чего Римский в пятницу вечером и выехал под такой охраной с вечерним
поездом.
К вечеру же пятницы нашли и след Лиходеева. Во все города
были разосланы телеграммы с запросами о Лиходееве, и из Ялты был получен ответ,
что Лиходеев был в Ялте, но вылетел на аэроплане в Москву.
Единственно, чей след не удалось поймать, это след Варенухи.
Известный всей решительно Москве знаменитый театральный администратор канул как
в воду.
Тем временем пришлось возиться с происшествиями и в других
местах Москвы, вне театра Варьете. Пришлось разъяснять необыкновенный случай с
поющими «Славное море» служащими (кстати: профессору Стравинскому удалось их
привести в порядок в течение двух часов времени путем каких-то впрыскиваний под
кожу), с лицами, предъявлявшими другим лицам или учреждениям под видом денег
черт знает что, а также с лицами, пострадавшими от таких предъявлений.
Как само собой понятно, самым скандальным и неразрешимым из
всех этих случаев был случай похищения головы покойного литератора Берлиоза
прямо из гроба в Грибоедовском зале, произведенного среди бела дня.
Двенадцать человек осуществляли следствие, собирая, как на
спицу, окаянные петли этого сложного дела, разбросавшиеся по всей Москве.
Один из следователей прибыл в клинику профессора
Стравинского и первым долгом попросил предъявить ему список тех лиц, которые
поступили в клинику в течение последних трех дней. Таким образом, были
обнаружены Никанор Иванович Босой и несчастный конферансье, которому отрывали
голову. Ими, впрочем, занимались мало. Теперь уж легко было установить, что эти
двое стали жертвами одной и той же шайки, возглавляемой этим таинственным
магом. Но вот Иван Николаевич Бездомный следователя заинтересовал чрезвычайно.
Дверь Иванушкиной комнаты N 117 отворилась под вечер
пятницы, и в комнату вошел молодой, круглолицый, спокойный и мягкий в обращении
человек, совсем непохожий на следователя, и тем не менее один из лучших
следователей Москвы. Он увидел лежащего на кровати, побледневшего и
осунувшегося молодого человека, с глазами, в которых читалось отсутствие
интереса к происходящему вокруг, с глазами, то обращающимися куда-то вдаль,
поверх окружающего, то внутрь самого молодого человека.
Следователь ласково представился и сказал, что зашел к Ивану
Николаевичу потолковать о позавчерашних происшествиях на Патриарших прудах.
О, как торжествовал бы Иван, если бы следователь явился к
нему пораньше, хотя бы, скажем, в ночь на четверг, когда Иван буйно и страстно
добивался того, чтобы выслушали его рассказ о Патриарших прудах. Теперь сбылось
его мечтание помочь поймать консультанта, ему не нужно было ни за кем уже
бегать, к нему самому пришли именно затем, чтобы выслушать его повесть о том,
что произошло в среду вечером.
Но, увы, Иванушка совершенно изменился за то время, что
прошло с момента гибели Берлиоза. Он был готов охотно и вежливо отвечать на все
вопросы следователя, но равнодушие чувствовалось и во взгляде Ивана, и в его
интонациях. Поэта больше не трогала судьба Берлиоза.
Перед приходом следователя Иванушка дремал лежа, и перед ним
проходили некоторые видения. Так, он видел город странный, непонятный,
несуществующий, с глыбами мрамора, источенными колоннадами, со сверкающими на
солнце крышами, с черной мрачной и безжалостной башней Антония, со дворцом на
западном холме, погруженным до крыш почти в тропическую зелень сада, с
бронзовыми, горящими в закате статуями над этой зеленью, он видел идущие под
стенами древнего города римские, закованные в броню, кентурии.
В дремоте перед Иваном являлся неподвижный в кресле человек,
бритый, с издерганным желтым лицом, человек в белой мантии с красной подбивкой,
ненавистно глядящий в пышный и чужой сад. Видел Иван и безлесый желтый холм с
опустевшими столбами с перекладинами.
А происшедшее на Патриарших прудах поэта Ивана Бездомного
более не интересовало.
– Скажите, Иван Николаевич, а вы-то сами как далеко были от
турникета, когда Берлиоз свалился под трамвай?
Чуть заметная равнодушная усмешка почему-то тронула губы
Ивана, и он ответил:
– Я был далеко.
– А этот клетчатый был возле самого турникета?
– Нет, он сидел на скамеечке невдалеке.
– Вы хорошо помните, что он не подходил к турникету в тот
момент, когда Берлиоз упал?
– Помню. Не подходил. Он развалившись сидел.
Эти вопросы были последними вопросами следователя. После них
он встал, протянул руку Иванушке, пожелал скорее поправиться и выразил надежду,
что вскорости вновь будет читать его стихи.
– Нет, – тихо ответил Иван, – я больше стихов писать не
буду.
Следователь вежливо усмехнулся, позволил себе выразить
уверенность в том, что поэт сейчас в состоянии некоторой депрессии, но что
скоро это пройдет.
– Нет, – отозвался Иван, глядя не на следователя, а вдаль,
на гаснущий небосклон, – это у меня никогда не пройдет. Стихи, которые я писал,
– плохие стихи, и я теперь это понял.
