Сэль сдалась. Траур шел ей невероятно, и госпожа Арамона ощутила законную гордость за дочь и за себя, подсмотревшую фасон у баронессы Капуль-Гизайль и приспособившую его к молоденькой блондинке.
— Мама, — взялась за свое Селина, — раз траур, я не буду менять серьги.
— Хорошо, — разрешила капитанша, убедившись, что этому платью броские драгоценности лишь вредят.
Когда они в сопровождении адъютанта Савиньяка и пары гаунау поднимались на увенчанную купой сосен вершину, Луиза жадно вбирала восхищенные офицерские взгляды. Сэль мужского внимания не замечала, явно ведя беззвучный разговор с кем-то невидимым, Луиза очень надеялась, что с Савиньяком. Ну не могли же маркграфиня с Зоей ошибиться обе, а пара получалась чудесной, даром что маршал тоже блондин. То, что Проэмперадор в делах, а Сэль — в страданиях, для начала даже неплохо: дочка и не заметит, как от тоски по погибшей подруге перейдет к тревоге за воюющего покровителя. Как поймать маршала, Луиза пока не придумала, но в голове вовсю крутилось что-то смутное и при этом обнадеживающее.
— Сударыня, — доложил, взирая на Селину, адъютант, — мы пришли.
— Его величество хочет видеть вас за своим столом, — подхватил ражий гаунау, пожирающий дочку взглядом не хуже талигойцев. — Прошу вас!
Бурый с золотом король расположился под могучей сосной у столь же могучего стола. Тут же сидел маркграф; обычно румяный, сейчас он был бледен, возможно, из-за бирюзового камзола. Бедняга, этот цвет не «убил» бы разве что Алву…
Ярко-алый Савиньяк среди солидных северян казался степной прыгучей рысью, причем галантной — в отличие от августейших сидней, он поднялся.
— Ваше величество, — безмятежно представил он, — госпожа Арамона и ее дочь Селина — те женщины, которые пережили гибель Надора и неоднократно встречались с выходцами.
— Что ж, — прогудел гаунау, — начнем, только сядьте. Не терплю задирать голову. Эй, там!.. Подайте-ка даме темного, а девице ежевики! Ну так что там вышло с Надором?
Тень от сосны, прямая, будто гвардеец, медленно перемещалась, ординарцы подносили то пиво, то закуски, лучшей из которых оказался заплетенный в косу копченый сыр. Гаунау спрашивал, порой в беседу вклинивался бергер; не по разу слышавший все Савиньяк больше помалкивал. Когда солнце улеглось на закатный хребет, подпалив далекие ледники, дошло до недавнего кошмара. Вспоминать, как она билась меж мокрых стен, было мучительно, но Луиза знала, что не вправе не только врать, но даже умалчивать. Она рассказывала и будто вновь тонула в жадной холодной грязи, вновь металась от тупика к тупику, вновь понимала, что выхода отсюда нет, вновь уже навсегда теряла Циллу… Если б только дочка продолжала где-то плясать и дразниться, пусть и без тени, зачем ей тень? Малышка не понимала, что мертва, как не понимала своего безобразия, а так выросла бы, взглянула в зеркало, и вот где была бы погибель!
— Сужающиеся проходы, — произнес маркграф. — Как в песне об удачливом Ульрихе.
— Герцог Эпинэ тоже видел стены, которые не отпускают. — Селина так и сидела над блюдом ягод. — Мне рассказывала Айрис Окделл. Герцог Эпинэ очень сильно болел. Он бредил, и ему казалось, что он заблудился в агарисском аббатстве и никак не может выйти. Когда герцог Эпинэ пришел в себя, он все забыл, но те, кто его лечил, запомнили и ему рассказали.
— Откуда они это узнали? — спросил маркграф.
— Кто они? — пошел дальше Савиньяк. Селина вздохнула.
— Ты не любишь ежевику? — рыкнул Хайнрих. — Сейчас принесут сливок.
— Я люблю. — Селина взяла верхнюю ягодку. — Благодарю, ваше величество… Ваше величество, я хочу просить у вас помощи. Если убийца ее величества в Гаунау, не укрывайте его, это неправильно.
— Еще бы! — Королище стянул с пальца кольцо, которому до браслета оставалось совсем немного. — Это тебе, горностайка. Мой залог.
Селина спокойно приняла кольцо и посмотрела на маршала, но ответил бергер:
— Когда тебе принесут голову убийцы, залог нужно будет вернуть.
— Да, ваше величество, — подтвердила Селина, — я верну.
— Вот ведь, — умилился гаунау, чем-то напомнив Зою, — не то что некоторые… Так о чем мы там?
— О видении герцога Эпинэ, — подсказал Савиньяк, попивая вино.
— Я больше ничего не знаю. Герцог Эпинэ провожал нас в Надор, мы ехали в карете, а они с Айрис Окделл были верхом. Когда Айрис показывала мне Надор, она вспомнила про стены, которые не отпускают, и мы заговорили о другом.
— Должен добавить, — негромко подхватил Савиньяк, — что очень похожее место видел во сне и герцог Алва. Это произвело на него столь неприятное впечатление, что Алва немедленно выехал в Олларию и прибыл к Октавианским празднествам. Сударыня, вы что-то хотите добавить?
— Да! — выдохнула Луиза, глядя не на Проэмперадора, а на гаунау, у которого в Олларии не осталось матери. — Да… И как только я сразу не сообразила, я же видела эту зелень! В первый день Октавианских погромов… По дороге в церковь я напоролась на толпу, гнавшую четверых. Кто они были, не знаю, но самый старый выбился из сил и упал. Один, рыжий, высокий, его не бросил, и тут… Я не спала и не бредила, только все стало как в зеленом меду. Ворона летела, а казалось, что плывет, юбки и волосы тоже колыхались, будто в воде, но медленней. И те, кто убивал, и те, кого убивали, кричали, а я не слышала, хотя видела, как раскрываются рты…
— Вы, — уточнил маркграф, — могли рассмотреть подробности, но ничего не слышали, и это не было сном?
— Да, — подтвердила капитанша, все еще не в силах поднять взгляд на Савиньяка. — Но оно очень быстро прошло, и всё стало как всегда. Толпа меня подхватила и потащила с собой, но это уже был просто грабеж.
5
— Нет! — взревел Рокслей. — Я не уйду! Хватит! Сколько можно?! Сдохнуть я смогу не хуже других…
Лежащий у ног Робера Готти поднял голову и еле слышно зарычал, Эпинэ положил руку на утративший белизну мощный загривок.
— Дэвид, это не обсуждается. — Иноходцу как-то удалось не повысить голоса. — Ты отвечаешь за жизнь принца и королевские регалии. Иди, поднимай эскорт.
— От войны не сбежишь, — утешил разъяренного Дэвида Карой, — а вот догнать ее, заразу такую, можно. Передайте принца людям Валме и возвращайтесь. Мы будем вам рады.
— А мародеров никто не будет спрашивать, — подхватил кагет. Все же без усов и акцента он выглядел странно.
Господ дипломатов Робер оторвал от выяснения, как и чем лучше рубить супостатов. Узнав, что по следам беженцев идут барсинцы и увязавшиеся за ними погромщики из цивильных, спорщики в один голос объявили, что вот теперь-то все станет ясно даже кошке. Покидать караван послы отказались наотрез, чему Робер искренне обрадовался. Кагетов не набиралось и дюжины, но те, кто был, стоили дорого. Что до алатов, то витязи давали фору лучшей кавалерии, правда, в чистом поле, которого поблизости не наблюдалось.
