— Не понимает ни кошки! Сэль, тебе нравится Проэмперадор?
— Очень. — Ни заминки, ни опушенных глаз, ни румянца. Так признаются в любви к варенью. — Он что-нибудь придумает.
У него в Олларии мама, он ее не оставит… Ох… Я даже не знаю, как тебе сказать…
— Уж говори как есть. — Святая Октавия, ну что с тобой такой делать?! Только замуж за умницу с большой шпагой.
— Ты не волнуйся… Это не про Герарда и не от… господина Креденьи… Мама, не смотри так! Со мной все хорошо!
— Тогда с чего слезы? — буркнула ничего не понимающая капитанша. Что дочка темнит, было ясно еще вчера, но Луиза грешила на Зою, с которой Сэль и раньше вступала в заговор.
— Я… Давай когда придем. Я кошачьего корня заварю.
— Не нужно. От него спишь на ходу, а нам через час выезжать. Что все-таки стряслось?
— Я рассказала Проэмперадору про Циллу. Я говорила, что лучше бы ты сама. Он все равно к тебе приходил…
— Мне надо было лежать.
— Значит, доктор прав? Тебе нельзя ехать! Давай я! Савиньяк — очень добрый человек… как ее величество, только мужчина… И очень хорошо к нам относится.
— Проэмперадор — человек в самом деле хороший, — подбросила поленце на пробу Луиза. — Жаль, несладко ему сейчас: и война, и мать в Олларии.
С войной черноокий красавец как-нибудь да совладает, а вот с четырьмя бабами, одна из которых мертвая, причем с Зоей проще всего…
— Мама, тебе лучше остаться.
— Не говори глупостей. Ты мне что-то хотела рассказать.
— Ее… величество… Граф Литенкетте… Он…
Еще один красивый граф, но этот-то каким боком?
— Нет, это не мне кошачий корень нужен, а тебе! Давай отложим до вечера. На привале…
— Ее величество убили, — прошептала Селина. — Ричард… Кинжалом. Он его всегда с собой носил…
— Святая Октавия! — Луиза уставилась на дочь, не веря собственным ушам. — Катарина же умерла родами…
— Так объявили, чтоб не стало… как в Октавианскую ночь, а на самом деле это Ричард. Помнишь, Литенкетте писал, что ничего не случилось бы, если б мы не уехали? Мы думали, он это так… с горя… Ведь ты не доктор, что бы ты могла?
— Люди часто после беды думают, что могло быть иначе.
— Мама, но ведь могло! Ты бы заметила, что Дженнифер сняла с колокольчика язычок. Все вышло из-за нее.
— Это тебе Савиньяк рассказал?
— Да, — подтвердила Селина. — Ричард еще и Розалин убил… Чтобы не позвала на помощь, а сам сбежал. Маршал думает, что в Гаунау, а их король будет нас спрашивать про Надор и про Зою. Мама, ты как хочешь, а я ему скажу, что… что нельзя укрывать убийцу.
— Нельзя, — согласилась Луиза, с оторопью глядя на больше не льющую слезы дочь, — только, уверяю тебя, Савиньяк скажет, что нужно, сам. И все равно как-то не верится… Ричард — кукушонок, а не волк. Он ведь даже Айри пальцем не тронул.
— Это он. — Сэль сама сейчас походила на Катарину, когда та говорила про Колиньяров. — Ричард пытался отравить Монсеньора! Мама, он мог, и Айри это знала…
3
Люди радовались. Потерявшие почти всё бедняги с умилением смотрели на пышущую здоровьем кормилицу, прижимавшую к груди августейший сверток. Робер угадал — беженцы, как и сам он, в появлении Октавия видели добрый знак. Непривычно умиротворенный Проэмперадор узнавал и показывал молчащему Дэвиду «знакомых» — парня с дайтами, раздающего внукам затрещины Лысого Клода, еще более лысого аптекаря, подобравшего чужую девчушку старого кавалериста, старуху с цветком в горшке…
— Хорошо-то как, монсеньор, — сказал ставший кем-то вроде старейшины трактирщик Боннэ. — С принцем нас примут.
Робер кивнул, он тоже так думал, хотя ответа от Валмона раньше, чем на десятый день, ждать не приходилось. И то если у Кольца знают, где сейчас Проэмперадор Юга, и если того не занесло куда-нибудь в Приморскую Эпинэ.
Встреча продолжалась. Октавия в сопровождении дворцовых гвардейцев, которым для такого случая церковники уступили приличных лошадей, доставили на деревенскую площадь, куда высыпали местные, тут же перемешавшиеся с беженцами. Праздничный колокольный звон и яркое солнце довершили дело — лица расцветали улыбками, от которых Эпинэ почти отвык.
— Монсеньор, — рыженькая женщина, тоже знакомая, протиснулась к ним и теперь старательно задирала подбородок, — монсеньор…
— Да, милая? — А ведь она похожа на Мэллит! Пусть не столь красивая, но хрупкая, трогательная и… смелая. Гоганни ушла от Альдо, талигойка от этого, покойного усача…
— Монсеньор, вы не могли бы… Офицер, который был с вами у Старого парка, он обещал… хотел меня найти…
— Жильбер Сэц-Ариж погиб на пожаре, — хрипло сказал Эпинэ. Рыженькая вздрогнула и даже не отошла — исчезла в веселой толпе, как в омуте.
— Кто это? — подал голос Рокслей.
— Не знаю. Прибилась к нам у Старого парка. Какой-то урод ее не пускал, Жильбер его прикончил. Я и не знал, что они хотели встретиться.
— Нет!
— Нет? — не понял Робер. — Но ты же ее впервые видишь!
— Создателя нет, — уныло объяснил Дэвид. — Если случается такое, то мы одни…
— Лэйе Астрапэ, мы всяко одни! Создатель ушел, старые боги ушли, Алву куда-то унесло… Но Блор отбивался до последнего, а ты его выручил и спас Октавия. Ты для них, — Робер ткнул рукой в пеструю солнечную площадь, — сейчас поважней небожителя. Мы еще не на Кольце, а Карваль еще не вернулся, так что страдать некогда.
— Я не страдаю, — огрызнулся Рокслей, — просто ну не может же быть, что Он согласен на… такое. Или Леворукий сильнее?
— Я тебе что, кардинал? И вообще, — мелькнула престранная мысль, и Робер чудом ухватил ее под уздцы, — из Олларии разбежались не только крысы, но и кошки, так что Леворукий ни при чем. Значит, ты взял не только регалии, но и гарнизонное жалованье?
— Все, что было в мешках. — Теперь Дэвид напоминал просыпающегося. — Я подумал, что нам понадобятся лошади.
— Прежде всего нам требуется провиант и фураж. — Вспоминать мельника, задравшего цену раз в двадцать против обычной, не хотелось. Повесили и повесили. С благословения Левия. — Я еще не сказал тебе спасибо.
— Было бы за что, — отмахнулся последний из Рокслеев. — Каковы будут мои обязанности?
— А ты сам куда хочешь?
— Куда скажешь! Только чтоб дети под ухом не плакали.
— Значит, — сделал вывод Эпинэ, — в арьергард к Блору. Если что не так, сам виноват — спас у Перекатного, теперь терпи.
Шутка вышла глупой, ничего удивительного, что Дэвид не улыбнулся. Отдал честь, будто чужому, и пропал в толпе, как и узнавшая о смерти Жильбера рыжая. Иноходец поправил плохо державшуюся на слишком коротких волосах шляпу, немного постоял, слушая почти праздничный гул, и отправился к обозникам — задерживаться в трех переходах от свихнувшейся столицы было опрометчиво, а праздник… праздник они еще устроят. Когда все закончится и Проэмперадор Олларии отдаст поводья Проэмперадору Юга, а повезет, так и регенту. Не Ноймаринену — Алве.
