Из-за угла появился патруль — трое солдат, как положено. Шли спокойно, обычным шагом, и от них досадливо разбегались не желающие взлетать голуби. Полный порядок, только Пьетро встревожен, а Габетто вызвал капитан, уже выслушавший и о матерьялистах, и о прижавшем уши городе.
Левий как раз на улицах… Что-то с ним? Вряд ли. Кардинал водворившимся в Нохе дамам почти никто, про него сказали бы сразу. В отличие от Ро…
— Боюсь, Коко счел бы, что я пересластила, — извинилась сзади баронесса. — Да, в самом деле…
Патруль скрылся, и тут же пробило четыре с четвертью. Гарнизон Нохи живет по часам и точен как часы. Гарнизон Нохи знает свое дело, на него можно положиться.
— Сударыня… — Подавать дамам горячие чашечки Пьетро умел. Арлетта поблагодарила и взяла. Сахара Марианна, в самом деле, переложила, но в целом вышло неплохо. Лучше, чем у Алисы, о чем графиня и сказала. Королевский напиток выпили молча, потом Марианна извинилась и вышла. Долг разогнавшей служанок хозяйки требовал догнать и предложить помощь, но Арлетта обернулась к монашку:
— Мы одни, вы обеспокоены. Чем?
— Все мы пребываем в тревоге…
Верно, но подвиги Котика вас не взволновали. Поверьте, самый верный способ напугать женщину — это предоставить ее собственному воображению. Страх, названный по имени, — четверть страха. Что случилось?
— Ничего нового.
— Хорошо, — Арлетта избавилась от чашки, — я спрошу Габетто, не скажет — пойду к капитану. Мне не нравится бояться не за себя. Что с герцогом Эпинэ?
— Я не знаю ничего, что заставляло бы тревожиться о Проэмперадоре особо.
7
Фабианова площадь была пуста. Пусты были и прилегающие к ней улицы. Окна домов закрыты ставнями, двери и ворота заперты. Копыта стучат по булыжникам, вернее — гремят в столь непривычной для этого времени и места тишине. Лето. День. Столица…
На углу Триумфальной Робер привстал в стременах и оглянулся. Увидел. Собственную кавалькаду, настороженную и ощетинившуюся оружием. Такого даже зимой не бывало, в дни суда над Алвой.
— Вам что-то не нравится? — хмыкнул так и не отцепившийся Салиган. — Мне тоже.
— Тогда за какими кошками вы за мной таскаетесь?
— Боюсь.
— Чего?!
— Боюсь. Страшусь. Трушу. — Неряха маркиз коротко хохотнул, но Робер внезапно ему поверил. — Стоит мне от вас отстать, сразу будто веревка на шее… И волочет.
— Куда?
— На живодерню, видимо, — с отвращением предположил Салиган. — И еще деточка наша вопить принимается.
«Деточка…» Щербатая девчонка без тени, которой ты так боялся и о которой вдруг забыл. Напрочь!
— И сейчас вопит?
— Нет, под бочком у вас тихо, будто в гробике.
— Тогда заткнитесь.
Несколько минут почти тишины, и вот вам! Справа и впереди — шум и гул, то и дело дополняемый треском, который ни с чем не спутать. Проклятье, стреляют часто, это не попытка кого-то напугать, это действительно бой!
Дать бы Дракко шпоры и в галоп, только нечего брать пример с неосторожного Халлорана.
— Перейти на рысь. Тератье, бери пару человек, и вперед, На разведку. Мы — за вами.
Стрельба будто в насмешку становится реже, шум стихает. Справляются.
Позади заголосили колокола — кому-то приспичило молиться или… наоборот? Неумелый колокольный звон и конский топот вытесняют другие звуки, а ослепшие дома и лавки так похожи. Слепые тоже похожи, насмотрелся он на них в Агарисе, лица самые разные, а выражение одно — отрешенное, знающее, обреченное. Еще один колокол, совсем близко! Этот звонит как положено — отбивает время… Надо же, хоть кто-то в этом городе занят своим делом.
— Монсеньор, чисто!
«Чисто»… Пусто. Мертво. Площадь люди Халлорана так или иначе очистили. По крайней мере, от живых.
— Господин Проэмперадор, мы были вынуждены… Они подняли руку на солдат. И полковник… — Взявший командование на себя худой капитан был полон решимости защитить подчиненных, в отместку за своего полковника уложивших на брусчатку не меньше дюжины обывателей. Тела говорили сами за себя: опять обычные горожане, прилично одетые, сытые, не чужаки-голодранцы и даже не «висельники».
— Что Халлоран? Рана тяжелая? Лекаря хоть нашли? Полковник Халлоран умер. Арбалетная стрела с чердака. В спину, чуть ниже лопатки…
— Проклятье!.. — Значит, крыши и чердаки… Как осенью с Жанно. Вот только сейчас не одинокого стрелка гонять придётся, а взнуздывать разбушевавшуюся толпу. Толпы… — Где тело?
— В церкви. — Ах да, тут же еще и церковь торчит. Двери распахнуты, будто идет служба. Живые внутри есть?
— Только наши, при полковнике. Эти… Пытались там спрятаться, ребята повыгоняли. Нам только удара в спину из божьего храма и не хватало.
В церкви тоже стреляли? Нет, выгоняли криком и пинками, оружие в ход не пошло. На пуганные яростью кавалеристов, горожане внезапно смирились и растеклись по ближайшим улицам и переулкам, не осмеливаясь приближаться к солдатам, держащим мушкеты наготове. Пара дюжин кавалеристов, где уговорами, а где силой открыв двери выходящих на площадь домов, поднялись на крыши, сейчас оттуда смотрят.
— Капитан…
— Гедлер.
— Я помню. Смените перевязь на полковничью. — Темноты еще ждать и ждать, хотя сейчас сам Леворукий не скажет, принесет ночь покой или город окончательно свихнется. — Жильбер!
— Монсеньор?
— Пошли к Мевену… Не меньше десятка пошли, чтоб добрались наверняка. Пусть Рокслей выметается, как только будет готов. Если барки в порядке, лучше по Данару… Нет, никаких «как только»! Эдак он с няньками и тряпками до ночи провозится. Час от получения приказа, и ни минутой больше. Гедлер, я хочу проститься с полковником.
8
— Герцог Алва, — проникновенно солгала графиня, — при всем своем безбожии очень ценит ваши… молитвы.
— Создатель да позволит мне и впредь…
Ли она уламывала полночи. Уломала, но родную кровь понять легче, даже слегка озмеевшую, к тому же Бертрам не желал видеть в Эпинэ Маранов, а единственный уцелевший сын Жозины по закону оставался наследником. До поимки и королевского суда, но оставался.
— Графиня, — Марианна стояла совсем не в тех дверях, через которые вышла, и Арлетта вспомнила о ходе для слуг, — солдат внизу говорит, вокруг Нохи собирается народ… Нам нельзя выходить из наших комнат.
— Значит, не выйдем. Пьетро, что вы теперь скажете?
— Будем уповать на милость Его.
— Я уповаю. Когда жду сыновей, потому что больше мне не остается ничего, а сейчас я просто хочу знать. Чтобы, в конце концов, переодеться! Однажды я уже бежала в домашних туфлях, поверьте, это очень неудобно.
