— Я фам тафал орушие или лопаты? — Трубный глас по-прежнему недовольного своими подопечными Катершванца перекрывает прочие звуки, благо таковых немного: народ от праздников успел малость приустать и на поле не спешил. — Фам нушны терефяшки фместо алебард и сырные голофы на палках фместо фрагоф! Пфе! Я не шелаю претъяфлять такое убошество маршалу. Отпрафляйтесь к луше пырять шаб!.. Фы…
— Что-то наша гордость и краса добреет, — заметил Бертольд. — Ругается хоть и громко, но как-то не ядовито.
— Ну, такое старание грех не оценить, да и успехи, хоть и маленькие, налицо.
— Ты только дедушке это ненароком не скажи — зашибет.
— Делать мне нечего…
— Сейчас будет.
Приятель не сомневался, что все идет к очередной атаке, Чарльз был с ним согласен, но Ульрих-Бертольд, еще немного поругавшись, глянул на солнце, на своих потупившихся питомцев и объявил:
— Полтшаса оттыхать! Тесятники и сотники ко мне. Трагу-ны телают што шелают, но талеко не ухотят!
— Мой великий полутезка, — Бертольд чихнул и развалился на изрядно помятой травке, — предан своим штудиям, как Вейзель своей… артиллерии.
— Больше, — откликнулся Чарльз. — Наш барон не женат.
— Я знаю. Он каждый год меняет завещание, выбирая из родичей самого достойного, которому завещает всё и шестопер. Сейчас это Йоганн, он теперь тоже один и, если будет стараться, насобачится вышибать мозги по старинке.
— А то он не умеет? — Чарльз пошевелил рукой привядший клевер, по детской привычке выискивая «счастливый» листик. Ополченцы, те, кто не повалился, где стоял, и не разбрелся, с истинно солдатским удовольствием слушали, как старшее начальство чихвостит младшее. Светило солнце, над клевером витало грозное «пфе», но Давенпорта упорно клонило в сон. Вчера свободные от дозоров кавалеристы повеселились на славу, но вслед за ночью пришло утро. Йоганн, приоткрыв правый глаз, заявил, что лучше его потом побьет грозный родственник, чем он оторвет голову от подушки сейчас. Чарльз едва не последовал дурному примеру, но другой возможности повидать Мелхен могло и не случиться. Пришлось вставать, выводить драгун и отправляться на поле в обществе променявшего пиво на девицу и потому омерзительно бодрого приятеля. В седле было еще ничего, но стоило капитану слезть с коня, и на него накинулись оголодавшие сплюшцы.
— Сегодня Катершванц не так мучается, как вчера. — Бертольд перевернулся на живот и принялся жевать травинку. — Вразумлять полтысячи сыроделов все же проще, чем тысячу. Согласись, нашу атаку они встретили сносно.
— Да ну их… — отмахнулся, закрывая глаза, Чарльз. — И тебя тоже. Надоели.
3
Нареченный Куртом проверял обозы, и мараги сопровождали его, как правнуки Кабиоховы сопровождают достославного из достославных. Они шли от повозки к повозке и от палатки к палатке. Роскошная опиралась о руку любимого; Мэллит вел нареченный Абелем, гоганни называла его «господин Трогге». Дорога не была длинна, но к генералу Вейзелю часто подходили и спрашивали, и он останавливался, чтобы выслушать и дать совет.
— «Графиня» будет отставать, — говорил он. — Лучше впрячь не лошадей, а волов, и отправить ее с продовольственным обозом. Осада Мариенбурга…
— Комендант тут? Мне коменданта надо… Вот сейчас и надо!..
— Кто меня ищет? — Господин Трогге завертел головой и увидел чрезмерно обильную в переднике и чепце. — Ты, Берта?
— Кто ж еще? Скажите вашим помощничкам, что они совсем сдурели! Это где же видано, чтоб капустняк без свежего жира, без перца, и сметана жидкая, как молочишко какое?! Такая бурда в рот и с дороги не полезет, не то что в дорогу, а скажут, скажут, что мамаша Берта то ли перепила, то ли своровала… Да я ж от такого позора…
— Погоди…
— Сами годите! Как варить, так мамаша Берта, мамаша Берта, а как провиант выдать, так «погоди»…
— Капустняк? — Нареченная Юлианой слышала то, что нельзя было не слышать. — Что с ним не так?
— А то, госпожа генеральша, — чрезмерная быстро повернулась к роскошной, — что из таких харчей сам Создатель только бурду и сварит… Позор один! Ни жира, ни перца, ни…
— Гусиную солонину вымочили уже?
— По четвертому заходу. И капусту порубили. Стала б я при немоченой солонине…
— Тише. — Юлиана положила руку на плечо гневной. — Наш сегодняшний капустняк запомнят надолго. Мелхен, Берта говорит о местном супе из соленой гусятины с квашеной капустой. Это питательно и очень вкусно, но с твоими травами будет еще лучше! Курт, мы с Мелхен поможем стряпухам.
— Конечно, дорогая… Береги себя. Господа, вы напрасно думаете, что подобным образом закрепленные цепи…
— Вы только дать велите что положено, а уж мы сготовим… Да такого капустняка, как у матушки Берты…
— Господин Трогге, — велела роскошная, — отправьте с Бертой капрала позлее. Эти интенданты всегда так, если не воруют, то скаредничают. Мелхен, что ты знаешь о гусиных супах?
— Есть суп из гусиных сердец с яблоками. — Как же его любил отец отца! — Каждое сердце нужно разрезать на четыре части и варить в подсоленной воде…
— Потом мы обязательно попробуем, а из соленой гусятины вы готовите?
— Наш закон разрешает готовить лишь свежее мясо…
— Неважно, теперь ты живешь по законам Горной марки, а соленую гусятину ты уже ела… Что из трав и кореньев туда пойдет? Петрушку с луком и так кладут, но Курту нравится, когда приправ много…
Они подбирали травы и вместе с женщинами у котлов ждали, когда разварится крупа. Мэллит нравилось хлопотать и отвечать улыбкой на улыбки, только луна напоминала о себе болью внизу живота и в груди, словно хотела открыться зажившая рана. От кипящих котлов веяло жаром, бочки от капусты неприятно пахли, и девушка поднялась чуть выше — на небольшую пустую площадку, откуда были видны не только костры, но и ведущая к ним тропинка. Растирая ноющую грудь, гоганни смотрела на поле, где гнал коня одинокий всадник. У телеги, в которой ждали ночного огня беды марагов, наездник повернул, и Мэллит поняла, что он торопится к старцу с двумя именами.
На склоне холма было приятно, но ее могли хватиться, и гоганни вернулась к котлам. Там нарезали морковь и лук. Там пели про хитрого парня, который обманом заставил девушку себя поцеловать.
— Скорее, — торопила стряпух нареченная Бертой, — крупа доходит… Барышня, никак родитель ваш?
Нареченный Куртом быстро поднимался по тропинке, при нем было двое солдат. Мэллит еще не знала, зачем он идет, но душа, ожидая беды, задрожала, а костры перестали греть. Роскошная поспешила навстречу мужу, и Мэллит побежала за ней.
— Дорогая, — Курт взял супругу за руку, — в округе появились дриксы. Они скоро будут здесь и, без сомнения, атакуют лагерь. Вам с Мелхен нужно немедленно уходить.
Это дриксы… Те самые «гуси», которые убивают марагов. Но ведь они ушли? Ушли, и их проводили… Нареченная Юлианой подошла к мужу совсем близко.
