Увидев, что я открыла глаза, Кемаль обернулся и сказал что‑то
на своем гортанном языке. Тут же в поле моего зрения появился его напарник‑переводчик.
— А‑а, пришла в себя! С возвращением, так
сказать.
— Куда опять вы меня притащили? Чего еще надо?
— Нам надо, чтобы ты отдала чужую вещь. Брать чужие
вещи нехорошо, это грех.
— Аллах не велит, да?
Его смуглое лицо пошло пятнами, я подумала, что он меня тут
же зарежет.
— Не смей произносить святое имя своим нечистым ртом!
— Ладно, вашего Аллаха я не хотела обидеть, вы мне лучше
скажите, что надо.
— Ты была у одной достойной женщины, — высокопарно
начал он.
— Это Валентина — достойная женщина? Я вас умоляю!
— Не будем отвлекаться. И ты у нее взяла очень важную
вещь, которая нам очень нужна.
Ну так и есть. Им всем нужен дурацкий паучок. Дрянная
брошка. Это из‑за нее весь сыр‑бор. Что же там такое драгоценное?
Только не уверяйте меня, что камень настоящий, настолько‑то я в этом
разбираюсь. Но надо было что‑то отвечать моему восточному «другу». Я держалась
так хорошо не потому, что совершенно не боялась, напротив, я очень боялась. Но
меня преследовала какая‑то странная нереальность происходящего. Все было
как будто в кино, в боевике, причем не очень хорошем. Может быть, я просто не
могла перестроиться со своей нормальной установившейся жизни на этот кошмар?
— Так вам нужна эта зеленая брошечка? Я случайно ее
взяла, я не хотела, юбку заколола. Я и не думала, что она кому‑то нужна.
— Ну? — с напряженным вниманием склонился он ко
мне. — И где теперь эта брошка?
— А черт ее знает, — ответила я совершенно
искренне.
На него эти слова произвели очень скверное впечатление. Он
так помрачнел, как будто получил нагоняй от своего муллы или кто там у них.
— Я был о тебе лучшего мнения. Я думал, что ты нам
поможешь и сама все расскажешь. А так придется Кемалю вынимать из тебя правду
понемногу.
Он обернулся к Кемалю и, судя по всему, перевел ему наш
разговор. Кемаль снова улыбнулся открытой детской улыбкой и вышел из комнаты.
— За инструментами пошел, — пояснил тот, кто знал
по‑русски.
До меня наконец дошло, что все это не сон и не кино, и стало
так страшно, что я чуть опять не потеряла сознание.
* * *
На одной из тихих маленьких улочек в центре Петербурга
стояла темная элегантная машина с дипломатическими номерами. Мимо по тротуару
шел худощавый, невысокий мужчина, которого со спины можно было принять за
подростка. Когда он поравнялся с машиной, задняя дверца приоткрылась, и
невысокий прохожий скользнул на сиденье. Рядом с ним сидел элегантный
представительный джентльмен в безукоризненно сшитом костюме. Он приветствовал
вновь прибывшего с изумительным оксфордским выговором.
— Здравствуйте, Чарлз. Мне удалось установить, что ваши
люди сейчас здесь. Они занимают квартиру в первом этаже на Ковенском переулке.
Квартира небольшая, переделана из бывшей дворницкой, чем и удобна: имеет два
выхода — во двор и прямо в подворотню. Агенты наружного наблюдения сообщили,
что в данный момент они находятся там. Я знаю, что для вас здесь замешан личный
интерес, но еще раз хочу вам напомнить, что вы не должны в случае провала
бросить какую‑либо тень на наше государство и на наше дипломатическое
ведомство в частности.
Сэр, эти напоминания излишни. Вы знаете, что от взрыва,
организованного этими террористами в 86 году, погибла моя жена, с тех пор поиск
их стал делом моей жизни. Я понимаю, что арестовать их и заставить предстать
перед судом мы не сможем и ликвидация остается единственным способом прекратить
их преступления, но что такой способ борьбы с терроризмом незаконен и вы не
должны быть к нему причастны. Я постараюсь представить это как внутреннюю
разборку между разными фракциями «Черного понедельника». А теперь я хочу
поблагодарить вас за информацию и приступить к делу.
Дверца машины распахнулась, и худощавый мужчина исчез, как
будто его никогда и не было.
* * *
Кемаль в соседней комнате что‑то переставлял, звенел
какими‑то предметами. Потом он громко спросил что‑то, его напарник
ответил недовольно и пошел к нему. Из соседней комнаты доносились тихий
разговор, неясные звуки — скрип, шорох, позвякивание. Я представила себе, как
они готовят орудия пыток, и мне стало совсем худо. Что делать? Кричать? Но в
этой комнате даже нет окна, а потом они просто заткнут мне рот. Самое ужасное
заключалось в том, что при всем желании я не могла ничего им сказать. Я сама
хотела бы знать, где потеряла эту несчастную брошку, но совершенно этого не
помнила. Может, попробовать вспомнить? Но не в этих условиях. Единственное, что
приходило мне в голову, — это квартира Кирилла, но, судя по учиненному там
разгрому, мои противники там все так тщательно обыскали, и других мыслей у
меня, хоть убей, не было… «Хоть убей» — к моему ужасу из образного выражения
это становилось реальной угрозой.
В соседней комнате между тем происходило что‑то
непонятное: кто‑то тихо вскрикнул, затем послышался звук падающего тела.
Затем кто‑то, кажется Кемаль, длинно выругался на своем гортанном языке,
ему ответил другой, абсолютно незнакомый голос, раздался стон и снова звук
падающего тела. Потом что‑то передвигали, затем мне показалось, что
хлопнула форточка, и все стихло. Я ожидала появления своих тюремщиков пять
минут, десять, двадцать — их не было. Сначала я ждала их со страхом, потом
неизвестность начала угнетать меня больше, чем страх.
* * *
Кемаль позвал Ису в соседнюю комнату вовсе не потому, что
ему потребовалась помощь в подготовке орудий пыток, а потому, что он сварил
крепчайший кофе, который они и выпили, пока их жертва, запуганная и
деморализованная, ждала начала мучений. Опытные в таких делах, Иса и Кемаль
знали, чем дольше жертва ожидает пыток, тем сильнее они действуют, тем легче
потом добиться нужного результата. Кемаль был мастером не только по части
убийств и пыток, кофе он тоже варил превосходно. Увлекшись божественным
напитком и разговором, напарники на какое‑то время утратили бдительность
и не обратили внимания на то, как у них за спиной чуть слышно скрипнуло окно.
* * *
Карьера Чарлза Шимански началась в цирке, где он выступал в
семейном акробатическом номере. Ловкость, гибкость и великолепная растяжка были
у него, можно сказать, в крови. Гибкий мальчик подавал большие надежды, но
однажды, когда их цирк переезжал на новое место гастролей, рано утром на шоссе,
неподалеку от Финикса, штат Аризона, его отец не справился с управлением, и
машина не вписалась в крутой поворот.
