Вечером второго дня отец позвал меня к телевизору.
— Смотри, что показывают! Наши-то власти совершенно с
ума сбрендили!
Я пришла и не поверила своим глазам.
Показывали городок аттракционов в парке Культуры и отдыха.
Там бегал какой-то человек, стрелял, потом вдруг упал, да так и остался
недвижим. Ведущая довольно сухо и лаконично сообщила, что неизвестный устроил
на рассвете стрельбу в парке и даже пытался стрелять в сотрудников группы
теленовостей, но никого не ранил, поскольку к тому времени пистолет был
разряжен. После того как неизвестный понял, что обойма расстреляна, он упал и
был отправлен в больницу с диагнозом — обширный инфаркт.
— Ничего непонятно, — я пожала плечами. — Кто
такой этот псих? И как там оказалась ведущая теленовостей? Как она могла
заранее знать, что он будет стрелять?
— Вроде бы она сказала, что их вызвали, —
неуверенно заговорил отец.
Я похромала было к себе, но по дороге сняла трубку зазвонившего
телефона.
— Ты смотрела новости?
От голоса Андрея я мгновенно приободрилась, и даже нога
перестала болеть.
— Смотрела, но не поняла, какое это имеет ко мне
отношение, — ответила я тоном, совершенно недопустимым для делового
разговора. Мне хотелось ласково шептать в трубку его имя и называть дорогим и
милым, а вместо этого нужно было обсуждать какие-то дурацкие новости. Но Андрей
ничего не заметил, он просто кипел от возбуждения.
— К нашему расследованию это имеет самое прямое
отношение! — крикнул он, и я порадовалась местоимению «нашему» — значит, у
нас с Андреем уже есть что-то общее… — Ведь тот человек, который устроил
стрельбу в городке аттракционов, — это Вахромеев!
— Вахромеев, начальник Строительного управления? —
ахнула я. — Да зачем ему это было нужно? Он что, совсем сбрендил?
— Похоже на то…
— А как ты узнал, что это он? — спохватилась
я. — Ведь в новостях сказали — неизвестный…
— Ребята знакомые с телевидения сказали. Им накануне
звонок был именно про Вахромеева. Стали бы они группу просто так гонять, если
бы какой-то неизвестный придурок позвонил!
— Что же это? — недоумевала я.
— Самая натуральная подстава! Интрига!
А вообще-то по телефону лучше про такое не говорить. Ты как,
завтра можем встретиться?
Нога получше?
Он еще спрашивает! Да к нему я прибежала бы на костылях!
Мы условились встретиться завтра в час дня, и опять я
совершенно забыла, что телефон мой прослушивается.
* * *
Около подъезда, где жил Валерий, специализирующийся на
подготовке Вовы и ему подобных к деловым операциям, стояли два автобуса — один
маленький, похоронный, с траурной полосой на боку, и второй побольше — голубой
«лиазовский» «пенсионер». Возле автобусов толпились люди в том особенном
двусмысленном возбуждении, какое бывает на похоронах и поминках, — с одной
стороны, только что простились с человеком и положено хранить на лице постное
выражение дежурной скорби, с другой — прошлись по свежему воздуху, нагуляли
аппетит, а наверху уже накрыт стол, и запотевшие бутылки вынуты из
холодильника, и селедочка изнывает в маслице среди колечек ядреного лука, и
салат оливье пока девственно сияет майонезными склонами, и кто-нибудь уже готов
прочувствованно сказать, высоко подняв налитую выше краев рюмку, что покойник
очень любил жизнь, а еще кто-то шепотом рассказывает соседке анекдот, и она
тихонько смеется, но потом вспоминает, что похороны, и стирает с лица улыбку,
возвращая на него постное выражение.
— Вот всегда так, — раздался над самым моим ухом
негромкий голос.
Я обернулась. Рядом стояла высокая сухопарая тетка в лиловом
мохеровом берете, с любопытным фокстерьером на поводке.
— Что — «всегда»? — спросила я тетку с интересом.
— Да вот, живет человек один, никому не нужен, никому
не интересен, вроде и родственников нет, а как хоронить — слетятся… Вон их
сколько! Ники, прекрати! — Она дернула за поводок фокстерьера, который,
заглядывая в глаза Андрею выразительным взором обаятельного хулигана, под шумок
попытался поднять лапу на его штанину.
Андрей нервно отшатнулся.
— Вы не бойтесь, я за ним слежу, он такой хулиган —
глаз да глаз! — В голосе тетки звучала материнская теплота. — Вот
ведь, — продолжила она, — вроде у Виктора Павловича и не было родни,
а тут понаехали. Ну как же, квартира-то хорошая, отремонтированная. Я-то,
конечно, не была, — поторопилась она предупредить возможные
подозрения, — а Володька из двадцать седьмого номера заходил один раз за
дрелью, так говорил — прямо евроремонт! — Последнее слово тетка произнесла
со сложной смесью осуждения и восхищения. — Теперь будут разбираться, кому
квартира достанется, — продолжила она монолог, одновременно посматривая,
не хулиганит ли Ники. — Хотя, может, это и с работы его…
Вы-то не с работы? — осведомилась тетка с проснувшимся
здоровым любопытством.
Люди у подъезда дождались наконец какого-то распоряжения и
начали потихоньку втягиваться в дверь. Курильщики поспешно затаптывали окурки,
с внезапно проснувшейся преувеличенной галантностью пропуская женщин.
— Нет, мы не… — начала было я, но Андрей опередил меня:
— Это какой Виктор Павлович? Который в ГАИ работал,
майор?
— Да нет, — тетка посмотрела на него с
недоумением, — штатский он, Виктор Павлович Копылов. Совсем еще нестарый
был мужчина…
Я просто физически почувствовала, как напрягся Андрей.
— Да, болезнь не выбирает, — с полагающимся
печальным вздохом проговорил он, — сердце, что ли? Или печень?
— Да какая печень! — Тетка слегка
обиделась. — У него же машина была!
Я хотела было спросить, какая связь между машиной и печенью,
но тетка сама раскрыла мне глаза:
— В жизни я его выпившим не видела!
Какая уж тут печень! Очень был аккуратный мужчина… На
машине-то и разбился… Так вы не с работы, значит? — В глазах у нее
сверкнуло было законное любопытство, но она увидела, что Ники пытается сожрать
какую-то дрянь, забыла про нас и потащила упирающегося фокстерьера в подъезд.
Я обернулась к Андрею. У него на лице было хорошо знакомое
мне выражение взявшей след ищейки.
— Копылов! — произнес он с живейшим
интересом. — Виктор Павлович…
— А в чем дело? Кто такой этот Копылов?
— Сейчас, — отмахнулся он, притушив охотничий
огонек в глазах, — сейчас, только одну вещь проверим.
Он вошел в подъезд вслед за «родными и близкими покойного».
Я, как верная собачонка, тащилась следом, стараясь скрыть хромоту.
Редеющий поток скорбящих взбирался на пятый этаж и
сворачивал в квартиру номер двадцать девять. Лысый бодрячок, докуривающий возле
открытых настежь дверей, сбросив пепел в бумажный кулек, жизнерадостно махнул
нам рукой:
