— А! — порадовалась я за себя и поздравила с галлюцинациями. — «Это мы» — домовушки?
Клубочки, до этого рьяно мельтешившие под ногами, встали, подбоченились и в один голос обиженно произнесли:
— Мы не домовые! Мы выше!
— Ага, — не стала я спорить. Незачем. Глюки всегда правы! — Вы не домовушки. Вы парфенушки!
— Мы парфенушки? Мы парфенушки! — радостно запрыгали шарики. — Нас назвали! Нам нравится! Мы счастливы! Нам нужно поблагодарить!
— За что? — озадачилась я. Но вскоре этот вопрос отпал сам собой, потому что эти клубочки забегали, замельтешили вокруг меня.
— Ты нам люба! Ты нас назвала! — верещала мелочь пузатая, вертя меня во все стороны и окутывая прозрачной дымкой. На всем теле чувствовались осторожные касания легких пушистых лапок.
Мне оставалось лишь отбрыкиваться:
— Туда лезть не надо! Это личное!
Справиться с таким количество парфенушек можно было только промышленным пылесосом.
— И туда не надо! Это тоже личное!
Один из волосатиков вдруг подпрыгнул, завис перед моим лицом и, мигая умными, блестящими, как пуговицы, глазенками, с глубоким интересом спросил:
— Почему личное? Видно всем! — и указал на то, что видно всем.
— Видно — это да, — согласилась я, безумно устав от наскоков и набегов, в общем, сдаваясь в полон сразу и без лишних уговоров. — Но трогать можно только лично мужу, поэтому — личное. Понятно?
— Да, да, — еще активнее заскакали парфенушки. — Мы потом ему расскажем! Мы только сделаем личное чистым!
И все это на полном серьезе?! Где моя коечка с серым одеялом у зарешеченного окошка и умный дяденька Наполеон в соседях?
Пока я размышляла о бренности бытия и мечтала о мытие (если так можно сказать в рифму), колобки-волосатики от меня отклеились, быстренько куда-то смотались и притащили громадное зеркало. Парочка из толпы потянула меня к куску стекла, громко вереща в уши:
— Ты красивая! Посмотри! Ты такая красивая!
Решила проверить и рискнуть здоровьем, посмотревшись в зеркало.
Да-а-а… Здоровье сильно пошатнулось и побежало бегом от инфаркта. В зеркале отражалась… нет! — отражалось! — чудо чудное и диво дивное. Словом, натуральное чудо-юдо. Точь-в-точь как в сказках его описывают.
От грязи парфенушки меня отдраили, но в довесок к чистоте прилагалось одеяние от сумасшедшего дизайнера.
Волосатики напялили на мое бренное тело ярко-красный сарафан, почему-то с кринолином, или фижмами, или как еще называется та штука, которая делает талию тоньше, а задницу в три обхвата?
К сарафану прилагалась блуза с пышными рукавами розового цвета. На ноги мне обули чуни с длинными загнутыми носами.
Причем носы постоянно норовили выпрямиться, а несколько парфенушек их тут же закручивали обратно.
Голову с неведомо откуда взявшейся косой венчала смесь кокошника с Царь-колоколом. Монументальное сооружение кое-где под обильной позолотой и блестящими камешками отливало бордовым.
Щечки мне обильно нарумянили (свеклой, наверно! Цвет был именно свекольным!), глаза подвели черным.
Угу. Смерть под марафетом! Последний аттракцион! Выживших не бывает!
И была я вся из себя… ни в сказке сказать, ни пером описать… МАМА!!!
— Нравится? Нравится? — скакали по мне парфенушки, что-то поправляя, одергивая и затягивая. — Красная! Красивая!
У меня, честное слово, язык не повернулся послать малышей с их странными вкусами на курсы кройки и шитья, до которых дорогу знает каждый, освоивший несколько емких по значению слов.
Вместо этого я пробормотала, прикрывая глаза, чтобы не ослепнуть от подобной красоты:
— Спасибо! Очень мило. А нельзя что-то попроще?
— Она сказала «спасибо» — возрадовались волосатики. — Мы поможем! Мы сделаем!
И снова круть-верть в разные стороны… Юлу им, что ль, подарить? — чтоб больше никого не трогали.
— Нравится? — отпустили меня парфенушки и подтолкнули к зеркалу.
— Э-э-э, — озадачилась я, не зная, что и сказать. Все выглядело проще некуда.
На мне красовалась узкая, практически в облипку, холщовая рубашка до пола. Серая с миленькой вышивкой из черно-красных крестиков, складывающихся в странные узорчики, до умопомрачения напоминающие черепа со скрещенными костями. Одеяние было настолько узкое, что подразумевало передвижение не иначе как прыжками.
Сразу вспомнились разрезы на балу у Кондрада. М-дя… золотое было времечко! И муж был рядом, практически под присмотром.
На ноги заботливые помощники надели мне лапти, но почему-то украшенные живыми цветочками на носках. Головной убор тоже не забыли. Серенький платочек в красный и черный горошек завязали под подбородком кокетливым двойным морским узлом. Он надежно фиксировал отпадающую челюсть.
«…!» Это все, что пришло на ум и никак не хотело уходить, а гнездилось и размножалось. Причем в геометрической прогрессии.
— Шамешачельно! (Прошу оценить степень моего терпения!) — прошамкала я, сражаясь с платком.
Платок пока выигрывал со счетом два ноль, то сползая на лоб и закрывая обзор, то кренясь в обратную сторону с явными намерениями удушить.
— А еще поудобнее? — Эту коротенькую фразу я выговаривала минут пять.
Но меня поняли.
— Сейчас! — засуетились парфенушки. — Хозяйке нужно помочь! Хозяйка хочет удобно!
Господи, если бы я знала, ЧТО в их понимании значит удобно! Да я бы никогда! Ни за что! В жизни бы рта не открыла! Я бы вообще немой притворялась! Поиграла бы в золотую рыбку, дождалась бы старика с неводом и так бы ему пожелала, чтобы Санта-Клауса и Деда Мороза будто манны небесной ждал!
Смотрелась в зеркало и даже не знала, как себя описать. О! Телепузиков видели? Так вот, вместо телевизора была я! Кошмар!
Не могу сказать, что я чрезмерно впечатлительная натура, но тут ноги перестали меня держать, и я плюхнулась на пол.
Правда, драгоценная пятая точка сильно не пострадала, поелику заботливые хлопотушки… правенушки… ой, парфенушки! — снабдили в этом месте одежду уплотнителем на войлоке или поролоне. Умягчителей тормозной системы моя нечистая… или чистая сила напихала много и заботливо.
Дар речи временно взял отгул. Даже возмущение ворочалось где-то там внизу, в районе войлока, и не собиралось вылезать, чтобы подать свой глас в мою защиту.
Парфенушки выстроились передо мной и, умильно заглядывая в лицо, подпрыгивали от нетерпения и спрашивали:
— Нравится? Нравится?
Я тяжко вздохнула, загребла пару волосатиков, стоявших поближе, и, поглаживая их по головам и почесывая мягкие животики, печально сидела, дожидаясь второго пришествия. Которое не замедлило себя ждать…
