Только все это было – прошлое. И в теле, и в душе стояла
совершеннейшая пустота, и дело тут, есть сильные подозрения, не в одной
усталости. Отнюдь не в усталости. Все обстояло и сложнее, и проще, все
укладывалось в нехитрую формулировку: не сложилось.
Мазур сидел в прежней позе, преисполнившись тоскливого
бессилия. За окном могуче урчал мотор грузовика, погромыхивали безбожно
кантуемые ящики с чем-то тяжелым, гортанно перекликались местные, в комнате
чуть слышно журчал кондиционер.
– Послушай, – сказала молодая супруга чуть ли не примирительно. –
Мне это все правда осточертело. Замужем я или нет? Если замужем, то не грех бы
тебе время от времени и супружеские обязанности исполнять. Это не я придумала,
как-то так уж вышло, что испокон веков заведено… Как же тебя взбодрить-то, черт?
Стриптиз, сэр?
Она гибко взмыла из кресла, медленно спустила с плеч
распахнутый халатик и в совершеннейшей тишине принялась выламываться – довольно
грациозно, следует признать, она всегда хорошо танцевала. Халатик полетел в
сторону, синие тряпочки в другую. Мазур сидел в прежней позе, глядя на
обнаженную плясунью с отрешенностью местного дервиша, по-прежнему не ощущая в
себе ни малейших лирических позывов. Хотелось надраться водки, можно даже
теплой, и уснуть беспробудно, можно даже на полу. Супружница, определенно
движимая уже чистейшей воды упрямством, увлеченно продолжала заимствованное у
разлагающегося Запада представление, то с наигранной невинностью прикрываясь
ладошками, то принимая способные ужаснуть общественность позы. Уже не законного
мужа совращала, а боевую злость в себе накручивала, сразу чувствуется.
Мазур в открытую вытащил из-под столика бутылку с яркой
этикеткой и красочными надписями на итальянском, налил себе до краев.
– Бесполезно, а? – произнесла она сквозь зубы. –
Ну что ты молчишь, истукан? Хочешь, в рот возьму? Авось встанет? Или
извращенное что-нибудь попробовать? Предлагай, не стесняйся, я уже на все
готова от нешуточной голодухи.
В конце концов, он был нормальным мужиком, и эти эстрадные
номера произвели определенное впечатление. То, что он пару часов назад резал
живых людей на глубине сталью челябинской закалки, нисколечко не мешало,
наоборот, после таких подвигов особенно остро хочется простых человеческих
радостей вроде женщины. Рассудком он понимал: чтобы замазать все на какое-то
время, следовало, не мешкая, взять ее за шкирку, увести в спальню, завалить на
белоснежную постель и отодрать как следует, без оглядки на моральный кодекс
строителя коммунизма, вдоль-поперек и всяко. Вот только, кроме рассудка, были
еще и эмоции, и тут уж Мазура форменным образом заклинило, он, в свою очередь,
закусил удила.
– Черт знает что, – сказал он совершенно ровным тоном,
заранее сожалея, но не в силах остановиться. – И это – наша советская
девушка, воспитанная пионерией, комсомолом и прогрессивной общественностью?
Недостойно советской женщине такое вытворять, да еще предлагать всякую
похабщину. Это ж буржуазное разложение, не сойти мне с этого места… А если в
парткоме узнают, чем ты мне заняться предлагаешь? Ты у меня, конечно,
беспартийная, но, согласись, блок коммунистов и беспартийных должен быть
нерушим, и иные развратные приемчики, несовместимые с нашей идеологией и
моралью…
Она прямо-таки взвилась, словно на ежа села невзначай, едва
ли не шипя рассерженной кошкой. Мазур не шелохнулся, не изменил позы, взирая на
разъяренную супружницу кротко, с той самой философской отрешенностью,
способной, пожалуй что, обеспечить ему местечко в рядах местных дервишей
(разумеется, приверженцев не «буйного» направления, а «нирваны»). Какое-то
время все же казалось, что женушка пустит в ход наманикюренные розовым коготки,
но нет, обошлось. И дело тут не в гуманизме: она все же была неглупа, прекрасно
знала о подготовочке мужа и после парочки неудачных попыток прочно усвоила, что
тренированный в боевых искусствах Мазур легко, небрежно даже увернется от любой
атаки, так что и пытаться нечего.
И посему, трезво оценив свои невеликие силы, она
удовлетворилась тем, что смерила его взглядом, исполненным ледяного презрения,
как выражались авторы старинных романов. Собрала разбросанные импортные шмотки,
выпрямилась и безразличным тоном поведала:
– Лопнуло мое терпение. Пора тебя рогами декорировать.
Красивыми, развесистыми. Столько возможностей упустила, дура, стольких кобелей
отшила. Если подумать, оно и теперь не поздно.
– Не советую, – хладнокровно сказал Мазур. –
Деревня тут маленькая, слухи пойдут, оглянуться не успеешь, как соберется
общественность, аморалку пришьют, и станешь вовсе невыездной. Мы тут как-никак
на переднем крае борьбы с мировым империализмом, моральный облик,
соответственно, должен быть незамутнен и незапятнан. Кобели ведь не удержатся,
трепаться начнут…
– Смотря которые, – отрезала Аня. – С чего ты
взял, что я соотечественников имею в замыслах?
– Ах, во-от оно что, – сказал Мазур с напускной
беззаботностью. – Уж не полковничка ли имеешь в виду? Как его там – Хамид,
Халеб… Ты с ним еще на последнем приеме три танца подряд нажаривала, и по
городу он тебя возил на экскурсию…
А что, нормальный мужик, – прищурилась Аня. – Уж
никак не импотент, вроде некоторых. Галантен, обходителен, даже взглядом
раздевает с восточным шармом. Так и тянет попробовать, каково это – спать с
аравийским арабом, вдруг да и научит чему-нибудь такому, чего от тебя не
дождаться.
– Хватит, – сказал Мазур. – Не выведешь ты меня из
равновесия, устал я, чтобы злиться всерьез. Даже когда тут витает тень бравого
местного полковника. Ты только учти, что в здешних краях венерические хвори
свирепствуют даже среди полковников.
Она обворожительно улыбнулась, стоя в грациозной позе с
комком невесомых ярких тряпочек в руке:
– Милый, я, как-никак, медик, предохраняться умею. Вот,
кстати, насчет «венерочки» – ты-то сам не боишься? Ходят слухи, тебя опять
видели за приятной беседой с той амазонкой в камуфляже, которая министр. Так,
говорят, ворковали…
– Это чисто служебные дела, – сказал Мазур быстро.
Видит бог (или, учитывая географическую специфику, Аллах),
эти сплетни были сущим поклепом без малейшей почвы под ногами, но по каким-то
неведомым движениям души ему стало неловко, словно и впрямь было что-то, чего
следовало стыдиться.
– Кто бы спорил, служба! – фыркнула Аня. – Ты ей
лекции по марксизму-ленинизму читаешь в приватном порядке и горизонтальном
положении.
– Нелогично, а? Если я с ней сплю, то я не импотент. А если
я импотент…
– Скотина ты, вот и все.
– Слушай, – сказал Мазур. – Мы можем как-нибудь
устроить так, чтобы не трепать друг другу нервы?
– Можем, – моментально и покладисто кивнула она. –
Как только у нас наладится нормальная семейная жизнь, а не ее жалкое подобие.
Ну не гожусь я на роль жены Штирлица с переглядками в кафе «Элефант»! Говорю
тебе в который раз: то, что имеет место быть, мне уже ос-то-зви-зде-ло! И в
этих условиях еще самое безобидное будет, если я вот-вот раздвину ноги под
каким-нибудь местным полковником.
