– Жизнь слишком коротка, чтобы еще аккуратно складывать вещи! – раздраженно бросила Келли, захлопывая крышку упирающегося чемодана. – Жизнь слишком коротка для многих вещей, и пребывание с тобой здесь – одно из них. Как бы мне хотелось, чтобы я не продавала то кольцо, чтобы я не приезжала на Корфу и чтобы моя нога не ступала на пол твоего дома!
Алекос изумленно взглянул на нее:
– Ты перемешала все события!
– Да мне наплевать! То, что я ношу твоего ребенка после того, как мы расстались, – тоже неправильно! Все в моей жизни происходит не так, как должно. Большинство людей сначала думают, а потом действуют, – выпалила Келли, усаживаясь на чемодан, чтобы застегнуть его. – Я же сначала действую, а потом думаю.
Силы покинули ее, и она обессиленно плюхнулась на край кровати, заметив, впрочем, что Алекос смотрит на нее с некоторой опаской.
– Ты очень расстроена, и я понимаю это, но ты забываешь о том, что я сказал тебе правду до того, как узнал о твоей беременности.
– И что это меняет?
– Я не старался сделать тебе больно.
– Это лишь доказывает, что ты действительно имел в виду то, что сказал, и мы оказываемся в тупике, – заключила Келли, вставая и вытаскивая из-под кровати небольшой кейс, после чего на нее накатил приступ головокружения, заставив ее прикрыть глаза. – Уходи, Алекос, а то я убью тебя и закопаю твое тело под оливковым деревом.
– Тебе нельзя поднимать тяжести.
– Ладно, тогда я дотащу твое тело до дерева, не поднимая.
– Вообще-то я говорил о чемодане, – тихо поправил Алекос.
Келли почувствовала себя полной идиоткой.
– О, верно, я так и подумала. Но чемодан на колесиках. Я могу катить его всю дорогу до дома.
Почему ей не пришло в голову, что Алекос не хочет детей? Почему она не заметила этого?
И что ей делать теперь?
У Келли будет нежеланный ребенок. По идее, ей больше нечего обсуждать с Алекосом. Его заявление должно было на корню уничтожить ее чувства к нему.
Но не уничтожило.
Келли все еще сходила по нему с ума. Она любила его так же сильно, как и четыре года назад.
Неужели у нее совсем нет чувства собственного достоинства?
Алекос произнес что-то по-гречески и запустил руку в волосы.
– Жаль, что я даже не подумал о том, что ты можешь быть беременной, – хрипло признал он. – Мне просто не пришло это в голову. Мы не… то есть мы занимались сексом, но лишь единожды. Тогда, на кухонном столе.
Келли передернула плечами.
– Это было романтично, не так ли? – с сарказмом спросила она, но ее бравада была встречена молчанием.
Наконец Алекос заговорил:
– Ты забеременела после того случая?
– Похоже на то. Будем надеяться, что наш ребенок никогда не спросит, когда и где он был зачат.
Алекос провел рукой по шее:
– Я думал, ты принимаешь противозачаточные средства.
– Нет, не принимаю. Передай мне те туфли, пожалуйста.
– Туфли? – переспросил Алекос, отвлекаясь от их разговора и передавая ей туфли с ярко-розовыми шпильками. – Ты не должна носить такую обувь, если у тебя проблема с равновесием при ходьбе.
– У меня нет проблем с равновесием, – ответила Келли, пытаясь запихнуть обувь в переполненный чемодан. – У меня проблемы с полами в твоем доме.
– Почему ты не принимала противозачаточные таблетки? – вернулся к животрепещущей теме Алекос.
– Потому что они были мне не нужны. Кажется, что я генетически создана для того, чтобы отдаваться лишь особям с низшей формой сознания. Если рядом находится хороший, достойный, любящий детей человек – я его не замечаю. Теперь можешь прыгать от радости и с гордостью бить себя в грудь, как обычно поступаете вы, пещерные жители, альфа-самцы, – сказала Келли и потянулась к чемодану, но тут Алекос накрыл ее руку своей. Она с трудом сглотнула и уставилась на него. – Не трогай меня. Что ты делаешь?
– Я делаю то, что обычно делаем мы, альфа-самцы и первобытные люди, – протянул он. – Поднимаю тяжелые вещи. Если ты прикажешь, я понесу его.
– Это всего лишь чемодан. Я сама справлюсь.
– Не хочу, чтобы ты делала что-то, что может повредить ребенку.
– Моему ребенку. Моему ребенку, Алекос! Прекрати называть его просто ребенком. Что, если он может слышать тебя? – взорвалась Келли. – Что, если он знает, что ты не хочешь его?
Последовала долгая тишина. Алекос внимательно смотрел Келли в глаза, заставляя ее сердце учащенно биться.
– Даже не смей говорить так, – резко произнес он. – Да, я признаю, что это не то, о чем я мечтал, но раз уж так получилось, я буду нести ответственность за него. Я не убегаю.
– Забудь об этом. Я не хочу затаскивать тебя в эту рутину, словно приговоренного к пожизненному заключению. Я сама справлюсь.
– Боже, Келли, я говорю с тобой честно! Ты ведь этого и хотела? Если бы я сказал тебе, что до безумия рад ребенку, ты бы поверила мне?
Пытаясь остановить готовые скатиться по щекам слезы, Келли закусила губу и ответила:
– Нет, не поверила бы.
– Вот именно. Для меня это был шок. Но я справлюсь. Я никогда не оставлю ребенка без отца.
– Моего ребенка! – закричала Келли, положив руки на живот, как бы защищая его. – Если ты еще хоть раз скажешь просто «ребенок», я побью тебя.
Алекос прерывисто вздохнул.
– Как насчет варианта «наш ребенок»? – хрипло спросил он, а его темные глаза засверкали. – Как тебе нравится эта формулировка?
– Она звучит как удивительно безвкусная шутка, – ответила Келли и потянулась за телефоном. – Как мне приобрести билет на самолет? Мне нужно знать пару фраз на греческом.
Вместо ответа, Алекос отнял у нее трубку и сказал:
– Тебе не нужно знать пару фраз на греческом, потому что у тебя есть я. Но я понятия не имею, как заказывать билет на самолет. Никогда не делал этого. И ты не будешь. Ты останешься здесь, пока мы не разберемся в сложившейся ситуации. И перестань говорить об уходе. Если ребенок слышит тебя, то ему сейчас наверняка неспокойно.
– В чем тут разбираться? Я беременна, а ты не хочешь иметь детей, как бы ты ни старался сейчас выставить себя ответственным человеком. Кстати, почему ты не хочешь детей? – неожиданно поинтересовалась она. – Неужели твое эго действительно такое хрупкое? Какой из тебя самолюбивый миллионер-плейбой, если ты даже не можешь покинуть свет на время, пока не появится твой ребенок?
Алекос уставился на Келли невидящим взглядом, внезапно побледнев.
– Быть миллионером-плейбоем лучше, чем быть самолюбивым и эгоистичным отцом, – тихо произнес он. – Поэтому я поклялся никогда не превращать жизнь ребенка в кошмар. Я сам пережил этот ад.
