– Да, Юрий-брат вам нацарствует! – хохотнул Иван. – Надо
быть, это вы и сами понимаете. Юлиания его хороша дивно и умом крепка, а все же
– баба… Не бабье место – трон! Кто, да кто же ваш будущий царь? А! – Он хлопнул
себя по влажному, в испарине лбу. – Понял! Не зря Палецкий в моей приемной
палате у Старицкого удел новый вымаливал… Уж не Владимир ли Андреевич вами
чаемый государь? Не этот ли сынок мамкин?
– Пусть и мамкин, да не пеленочник! – проворчал кто-то от
порога, но по голосу Анастасия не распознала кто.
– Не хотите моему пеленочнику служить – значит, мне служить
не хотите! – вскричал Иван.
Один только Висковатый да Воротынский-младший сделали
протестующее движение – остальные стояли недвижно и безгласно.
– Вот как, значит, – тяжело выдохнул Иван Васильевич. – Вот
как! Чужим стал я для братьев моих и посторонним для сынов матери моей… Ну,
хоть смерти моей дождетесь или прямо сейчас подушками задавите? Царице моей с
сыном уйти дадите или…
Голос его снова прервался. Анастасия вцепилась в руку мужа и
зажмурилась.
Молчание. Все молчат! Никто не возражает!
– А вы, Захарьины, чего воды в рот набрали? – повернулся
царь к шурьям. – Испугались? Чаете, что вас бояре пощадят, коли вы теперь
смолчите? Да вы от бояр первые мертвецы будете! Вы бы сейчас за мою царицу мечи
обнажили, умерли бы за нее, а сына бы на поношение не дали!
– Да мы… мы тут… – бормотали Захарьины, медленно приходя в
себя от страха.
Курбский вдруг громко засмеялся, но тут же оборвал смех.
– А ну, пошли все вон! – гаркнул Иван Васильевич так, что по
толпе бояр пробежала дрожь, Анастасия испуганно распахнула глаза, а Линзей едва
не выронил склянку со своим лекарственным зельем.
– Смрадно мне от вас, – добавил царь, морщась с отвращением.
– Подите вон! Воздуху дохнуть дайте!
После минутного промедления в дверях образовалась давка. Все
спешили поскорее выйти, но кто-то задерживал толпу. Анастасия увидела, что это
Курбский – встал в дверях, раскинув руки, и не дает никому пройти.
– Что же вы, бояре? – спросил он с укоризною. – Куда
спешите? Разве забыли, зачем пришли сюда? И ты, государь, погоди нас гнать. Не
все еще дело слажено.
Растолкав людей, Андрей Михайлович приблизился к дьяку
Висковатому, который держал крест для присяги.
– Вот зачем мы сюда пришли! – Склонился перед царем: – Я,
князь пронский, присягаю на верность и крест целую тебе, великий государь, а
буде не станет тебя, то сыну твоему Дмитрию! И накажи меня Господь за
клятвопреступление, как последнего отступника.
У Анастасии закружилась голова. Словно во сне, увидела она
только что вошедшего Алексея Адашева, как всегда, с потупленными глазами и в
черном кафтане (он ходил только в черном, даже ожерелье расшитое не нашивал), и
брата его Данилу, одетого куда щеголеватее. С напряженными, суровыми лицами они
пробивались к царскому ложу. Федор Адашев с глупым выражением толстощекого,
распаренного лица следил, как сыновья целуют крест и клянутся в верности
царевичу.
Ждал своей очереди подойти присягнуть и Сильвестр.
Протолкавшись от двери, появился князь Кашин-Сухой – и
впрямь худющий, словно бы изгрызенный хворью. Теребил козлиную бородку,
переминался с ноги на ногу – по всему видно, набирался решимости последовать их
примеру.
В рядах бояр настало смятение.
Анастасия переводила взгляд с одного растерянного лица на
другое, не в силах понять, что вдруг произошло. Она могла бы руку дать на
отсечение, что Курбский явился сюда с недобрыми намерениями, однако именно его
поступок переломил общее настроение. Именно его – человека, в котором она
видела первого предателя! Что же, выходит, письмо, из-за которого разыгралась
вся эта история, было клеветой на героического и верного князя? Или… или
каким-то немыслимым образом Курбский проник в истинный смысл того, что происходило
в последние дни в царской опочивальне?
Она могла предположить все, что угодно. Никогда не
докопаться до истины! Остается только снова поверить Курбскому, а заодно
умилиться верности братьев Адашевых и Сильвестра.
Анастасия зло стиснула пальцы. Зря, все было зря! Хотя
почему – зря? Она хотела убедиться в верности этих людей царю – и убедилась.
Или… или она мечтала убедиться в их неверности?
– Великий государь! – послышался пронзительный женский
голос, и в опочивальню ворвалась Ефросинья Старицкая, такая румяная и
оживленная, словно только что явилась с холода и свежего ветра, а не сидела
полдня в жарко натопленной приемной, плетя паутину козней и каверз против этого
самого великого государя, на которого она сейчас взирала с поистине материнской
тревогою. – Да пустите же вы меня! – Она сердито отпихнула с пути Федора
Адашева, который, по всему было видно, не скоро еще очухается от самовольства
сыновей. – Великий государь, твои верные слуги, мы, с сыном моим, князем
Владимиром, готовы дать…
Курбский то ли откашлялся, то ли подавил непрошеный смешок.
Этот звук несколько отрезвил княгиню, похоже, забывшую, что государева присяга
– сугубо мужское дело, в которое даже матерая вдова и тетка царева не должна ни
в коем случае вмешиваться.
– Сын мой, князь старицкий… – поправилась княгиня Ефросинья
и торопливо пихнула вперед ленивого отпрыска. – Иди, целуй крестик, Володенька,
а потом ручку государеву.
Владимир, красуясь нарядом и повадкою, прошел к Висковатому,
затем преклонил колени перед царевым ложем. Иван Васильевич принял от него
присягу, щурясь, безуспешно пытаясь скрыть пляшущих в серо-зеленых глазах
бесенят.
– Коли так дело пошло, – вкрадчиво добавила Ефросинья, –
может, заодно дозволишь князюшке наконец-то жениться? А, государь мой? Век за
тебя будем Бога молить, первого же внука твоим именем назовем. У нас уже и
невеста на примете есть – Евдокия Одоевская. Сделай Божескую милость, перед
кончиною живота своего…
Анастасия стремительно скользнула взглядом по лицам.
Преданные царю Воротынские, Висковатый, все Захарьины пребывают в состоянии
явного торжества по поводу покорности Старицких. Те бояре, которые еще не
приняли присягу, спешат вперед. Курбский, Сильвестр, братья Адашевы стоят с
каменным выражением. Кто, кто еще, кроме самой царицы, заметил тонкое
лукавство, которым княгиня Старицкая окрасила свои последние слова?
– Ну, коли ты просишь, Ефросинья Алексеевна… – покладисто
отозвался Иван Васильевич. – Быть по сему! Засылайте сватов к Одоевским! Эх,
эх, жаль, что мне не погулять на свадьбе! А? Жаль? – грозно спросил он, хмурясь
и обводя прищуренным оком боярские лица.
