При этом Горсею часто казалось, что этот гостеприимный,
добродушный и дружелюбный человек не просто радуется интересному и полезному
знакомству (Годунов успешно вкладывал деньги в иноземную торговлю и умудрялся
иметь долю прибыли в английских торговых домах для себя лично, а не только для
государя московского), но и преследует еще какие-то свои, пока еще загадочные
цели.
Да Бог с ним. Нет ничего тайного, что не стало бы явным, и
Горсею когда-нибудь удастся выяснить, что за сила движет Годуновым. А пока он
искал у боярина поддержку против государева сына Ивана: ведь старший царевич
был всеми силами против заморского сватовства и видеть не мог англичан, к
которым прежде был весьма расположен!
– Конечно, протест принца Иоанна вполне понятен, – говорил
Горсей, развалясь в необычайно удобном кресле в большой приемной палате дома
Годунова (по слухам, это кресло было доставлено сюда из разгромленного жилища
лекаря Бомелия, да и многие предметы роскошного обихода бывшего архиятера
оказались здесь!) и омачивая губы в сладкой-пресладкой вишневой наливке,
которую бесподобно приготовляла супруга Годунова, Марья Григорьевна. – Ведь это
особое наследство для Мэри Гастингс, упомянутое в письме царя к нашей королеве,
может означать все, что угодно, вплоть до наследования престола. А это крах
всем честолюбивым устремлениям принца!
– Ну что ты, сударь мой, – чуть улыбнулся Годунов. – Думаю,
царь предполагает выдать обычный удел своей супруге, буде она останется вдовой.
В самом деле – не в монастырь же ее запирать, как у нас ведется. Хоть и
ставится государем условие, чтобы она перешла в греческую веру, а все же
англичанка англичанкой и останется. Что касается возможного потомства…
– Вы полагаете, сэр, царь может в этом случае пересмотреть
вопрос о престолонаследии? – взволнованно спросил Горсей.
Годунов задумчиво поиграл бровями. Глаза его были настолько
черны, глубоки и бархатны, что прочесть что-нибудь в них было совершенно
невозможно – во всяком случае, Горсею это никогда не удавалось сделать.
– На Руси, тем паче – при дворе нашего монарха возможно все,
– сказал с улыбкой Борис Федорович. – Меньше всего я хотел бы, чтобы эти слова
мои стали каким-то образом ведомы царевичу Ивану, однако мне достоверно
известно, что он опасается соперничества со всякой стороны. Ищет опасность даже
там, где ее нет. – Годунов слегка усмехнулся. – Ну разве можно видеть
возможного соперника в лице Федора Ивановича? Однако он очень ревниво относится
ко всякому доброму слову, которое скажет отец младшему сыну. Я уже не говорю о
не зачатых еще детях нашей нынешней царицы и Марии Гастингс! Опасаться их –
просто смешно. Однако царевич – прекрасный шахматист, он привык просчитывать
свои действия на несколько шагов вперед, вот и подстилает соломки на всех
опасных местах, где только может упасть.
Горсей владел русским языком очень прилично, однако ему
потребовалось немалое время, чтобы проникнуть в смысл сего витиеватого
выражения.
– У вас, сэр, – промолвил наконец Горсей, – имеются
основания делать такие выводы?
– Какие выводы? – прищурился Борис Федорович.
– Я имею в виду намерение царевича любыми путями обеспечить
за собой… – начал было Горсей – и тут же заметил, как заблестели обычно матовые
глаза Годунова.
Англичанин осекся, вовремя спохватившись, что чуть было не
сморозил величайшую и весьма опасную глупость.
– Простите, я, очевидно, не совсем понял смысл ваших слов.
Русский язык все еще представляет для меня большую трудность.
Годунов снисходительно улыбался:
– Ну что ты, сударь. Я могу только завидовать легкости, с
коей ты беседуешь по-нашему. Ах, если бы я мог так же свободно владеть твоим
языком!
– Тут очень много означает непрерывное общение, – со знанием
дела сообщил Горсей. – Если бы вы, дорогой сэр, очутились в Англии, где никто
вокруг вас не говорил бы по-русски, вы, с вашими способностями, в два счета
впитали бы в себя нашу речь, подобно тому, как иссушенная зноем земля впитывает
влагу.
На самом деле он вовсе не был такого уж высокого мнения о
способностях Годунова к иностранным языкам. Но сейчас надо было что-то
говорить, непременно говорить, а лесть – лучший предлог, чтобы отвлечь внимание
от скользкой дорожки, на которую чуть было не ступил Горсей. И как только
позволили приличия, он откланялся, весьма недовольный собой.
Годунов проводил гостя до порога с непроницаемой радушной
улыбкою, однако стоило Горсею удалиться, как она сменилась мальчишеской
ухмылкой до ушей. Уж кто-кто, а он был собою доволен до чрезвычайности! И хоть
прекрасно понимал, что надо быть осторожным, втихомолку пожалел, что ушлый
англичанин так быстро спохватился и не удалось продолжить разговор. Нет,
Годунов, конечно, ничего не сказал бы, он ведь не безумец… А между тем у него
было что сказать в ответ на вопрос: в самом ли деле царевич-наследник идет на
все, чтобы обеспечить за собой престол любыми путями?
Еще как идет! И даже больше, чем на все!
* * *
Несколько дней назад верные Годунову люди донесли ему, что царевича
видели поздней ночью на половине молодой государыни. Борис изумился было, но
все же приказал своему человеку следить за покоями царицы – просто так, на
всякий случай, по старинной привычке «тыкать слегою в болотину». Однако первый
же вечер слежки принес такую неожиданность, от которой Борис до сих пор не мог
оправиться.
Когда Ефимка Поляков, от волнения горбясь сильнее обычного,
путаясь в словах и задыхаясь, нашептал ему, как царевич слюбился с молодой
государыней, Годунов заставил верного соглядатая поклясться пред иконою, что не
лжет. И пока Ефимка бился лбом об пол, бормоча: «Да развались моя утроба на
тысячу частей, да лопни мои глаза, ежели лгу!», Борис вспоминал, каким странным
взглядом следил тысяцкий Иван за красавицей-невестой на отцовой свадьбе.
Вот те на! А он-то решил, будто царевич возненавидел молодую
мачеху! Получается, совсем наоборот!
