Тогда она разозлилась, вызвала мастеров из фирмы, чтобы
замок открыли. Дверь у вас хорошая, замки тоже Роман приличные ставил, мастера
долго провозились, да еще и денег с Ариадны взяли много. Она совсем в раж
вошла, новый замок поставила и говорит, что теперь вообще никого в квартиру не
пустит, сама будет жить.
— А как же Роман? — спросила я, прихлебывая
чай. — Его она уже со счетов списала?
— Про него она мало говорила, видно, совесть все-таки
мучила, что даже в больницу не пришла.
— Ну-ну, — усмехнулась я, вспомнив, как тетя Ара
смотрела на мой приступ с самым живейшим интересом, — насчет совести это
вряд ли…
Булочки были свежими и ужасно вкусными, чай горячий и
ароматный, мне немного полегчало.
— В общем, возня и стук у нас на площадке целый день
были, а потом, под утро, — взрыв, — закончила рассказ Лизавета
Павловна. — Ну, про пожарных я тебе уже говорила, а потом, к вечеру, уже
когда Ариадну увезли, приезжает милицейская бригада — на расследование. Ну и
вызвали они меня понятой и еще Ивана Степановича из верхней квартиры. Значит,
сидим мы в комнате, а они, милиция-то, все больше на кухне толклись. А Иван
Степанович мне и шепчет, что, мол, нестыковочка у них получается, сами они находятся,
мол, в полном недоумении, оттого и с нами строго так обращаются. Я тоже
прислушиваюсь к разговорам и вот что думаю: умерла Ариадна в постели, там ее
нашли, сказали, что задохнулась газом. Так это сколько времени нужно, чтобы газ
из кухни до спальни дошел? Ну, допустим, умаялась она, за целый день-то с
замками этими, но ведь и мы, соседи, уж почуяли бы что-нибудь? Это же как
пахнуть должно, чтобы такой взрыв получился! Плита у вас новая, трубы все тоже,
Роман такой аккуратный, мастеров добросовестных нанимал, а не то что этих
халтурщиков, что у магазина ошиваются…
— Вы думаете, что она нарочно краны открыла? Но
зачем? — встрепенулась я.
— Ну, конечно, такое предположение у милиции тоже
возникало, — отвернулась Лизавета Павловна. — Если бы они меня спросили,
то я бы сразу им сказала, что это абсурд и чушь полнейшая. Стала бы Ариадна
такие заморочки с замками устраивать, чтобы в этой квартире жизнь самоубийством
покончить! И характер у нее не тот был…
— Это уж точно, — поддакнула я.
— И потом, даже если и так, ну напустила газа, ну
задохнулась, а взрыв-то с чего? Ведь она с постели не вставала, свет не
включала, спички не зажигала… и не курила…
Я поглядела на рассудительную соседку с большим уважением.
— Понимаешь, эти, из милиции-то, на нас никакого внимания
не обращали, — подумаешь, сидят два старика и молчат, вроде мебели. А я
ведь до пенсии-то лет сорок врачом «Скорой помощи» проработала, столько
повидала, что если все случаи рассказывать, то года не хватит… А Иван
Степанович мне и шепчет, что, мол, что-то они нашли там, на кухне. То есть
плиту-то всю разворотило, непонятно там насчет горелок, а вроде нашли они
остатки устройства, которое ну, вместо спички срабатывает…
— Интересно! — Я вскочила так резко, что
опрокинулся стул. — Стало быть, этот тип, следователь, думает, что это я
притащила в квартиру взрывное устройство, потом открутила все горелки, чтобы
газ напустить? Дикость какая, ну для чего мне это было нужно — всю квартиру
разворотить?
— Вот ты ему при встрече эти вопросы и задай, —
посоветовала Лизавета Павловна, — и самое главное — держись стойко. В
случае чего мы подтвердим, что у тебя и возможности-то не было в квартиру в ту
ночь войти, потому что Ариадна замок поменяла.
— И мотива у меня никакого, — вздохнула я, —
подумаешь — поругались мы с ней! Так ведь, судя по характеру, тетя Ара не со
мной одной ругалась, уж не тем будь помянута…
На прощание Лизавета Павловна еще раз посоветовала мне не
раскисать, в жизни, мол, всякое случается, и надо ко всему быть готовыми.
От беседы с толковой соседкой на душе немного полегчало, в
особенности этому способствовали чай и булочки. На очередном допросе я решила
вести себя более рассудительно, а главное — спокойно, в случае чего — сослаться
на Лизавету Павловну. Ничего, мы еще поборемся!
Однако в голове неотступно сидела мысль: кому и для чего
понадобилось убивать тетю Ару? Разумеется, наедине с собой я могу признаться,
что мне ее совершенно не жалко, но все же вопрос остается открытым.
Мне же нужно вернуться к своим делам, то есть проведать
Романа. Сейчас самое время позвонить Ленкиной тетке в химическую лабораторию.
Однако я не дозвонилась, и пришлось туда ехать.
Ленкина тетка вышла ко мне сама и, выслушав мои извинения,
молча протянула листок с длинным названием лекарства, написанным на латыни.
Взглянув на мое растерянное лицо, она усмехнулась и сказала, что это очень
сильное сердечное лекарство, которое является, конечно, действенным, но
применяется весьма ограниченно и самыми малыми дозами, и в аптеке его можно
купить только по рецепту строгой отчетности с круглой печатью.
Я смутилась под ее строгим взглядом и пролепетала вопрос:
может ли такое лекарство вводиться с помощью капельницы?
— Где вы работаете? — встрепенулась она, не
отвечая. — Отчего задаете такие странные вопросы?
Я ответила, что вопросы задаю из чистого любопытства, что я
не медик, иначе не задавала бы таких глупых вопросов, и попятилась к двери.
Поскольку пузырек с остатками лекарства остался в лаборатории, Ленкина тетка,
очевидно, посчитала меня не слишком опасной для общества, пожала плечами и
удалилась, а я вылетела оттуда, как пробка из бутылки, отирая пот со лба.
Похоже, что в последнее время слишком многие во мне видят
преступницу.
На этот раз в больнице я была вдвое осторожнее и вела себя,
как разведчик на вражеской территории. В отделение реанимации пробралась чуть
не ползком, выглянула из-за угла коридора и с облегчением увидела свою знакомую
медсестру Олю Пеночкину. Правда, я опасалась, что у нее были из-за меня
неприятности — по крайней мере, вчерашняя сушеная мегера недвусмысленно их
обещала… но делать было нечего, и я вышла из-за угла.
— Привет! — Оля не выглядела слишком
расстроенной. — Ты чего прячешься? Сейчас никого нет, можешь не
волноваться.
— Слушай, а тут вчера я нарвалась на такую… воблу
сушеную, так она на меня налетела… У тебя неприятностей из-за нее не было?
— Ай, да брось ты! — Ольга махнула рукой. —
Какие неприятности? Я тебя умоляю!
— Она грозилась к начальству пойти…
— Да кто ее слушает? Это же Старомышкина, пережиток
темного социалистического прошлого! Да если начальство на каждую ее кляузу
будет внимание обращать, ни на что другое просто времени не останется! Да и
потом — что они могут мне сделать? Уволить? Я тебя умоляю! Кто еще к ним пойдет
на такую работу при здешней зарплате?
У меня отлегло от сердца: не люблю, когда у посторонних
людей из-за меня неприятности.
