– Да попил бы, да некогда, показ скоро. А ты-то пойдешь?
– Да, конечно, пойду, куда же я денусь? Попозже только.
– Ну, выпей кофейку за мое здоровье, а я уж побежал.
Надежда поставила воду, сунулась в банку, где лежал
растворимый кофе, там было на донышке, на чашку не хватало. Она оглянулась по
сторонам – все куда-то разбежались, дамы ушли курить и сплетничать, а мужчины –
готовиться к показу. Рыться без спросу по чужим столам не хотелось, хотя никто
бы не обиделся, если бы она взяла ложку кофе. Вдруг на глаза ей попался корпус
от старого опытного образца, который пылился в углу возле никандровского стола.
Внутренность его уже давно разобрали все, кому не лень, на запчасти. Никандров
еще давно сказал ей, что устроил там тайник и прячет заначку кофе и сигарет, а
ей, Надежде, он доверяет.
«Ну что, – подумала Надежда, – хоть Сергея и нет
уже, наверное, он не обидится, если я тот кофе выпью».
Она стряхнула пыль с прибора, отодвинула переднюю панель и
там, среди спутанных проводов, действительно увидела банку из-под растворимого
кофе. Надежда открыла банку, кофе там было меньше половины, а на кофе лежала
какая-то бумажка, где было нацарапано почти детскими каракулями: «На даче».
«Что – на даче? Неужели это Никандров написал? И почерк не
похож, торопился очень или волновался? И ведь про этот его тайник никто не
знал, только я, значит, он для меня эту записку оставил? Значит, что-то надо
искать на даче? А я-то хороша, сразу не могла сообразить, ждала, пока у меня
кофе кончится».
Она хотела немедленно бежать к Вале, но вспомнила про показ
и решила пока отложить разговор.
Отделение было в состоянии полной невменяемости: на
одиннадцать назначили показ новой системы представителям заказчика, или,
по-старому, военпредам. Начальник отделения Владлен Иваныч подходил по очереди
ко всем ведущим разработчикам, нервно курившим на лестнице возле стенда, и,
проникновенно заглядывая в глаза, повторял:
– Володя, сегодня вы должны показать все, на что способны...
Гена, сегодня вы должны показать все, на что способны... Валентин, сегодня вы
должны показать все, на что способны...
Разработчики кивали и прикуривали одну сигарету от другой.
Все знали, что система еще сырая, что недоработок пруд пруди, но сроки и без
того уже сорваны и откладывать показ больше нельзя. Хуже всего, что бригаду
военпредов возглавлял майор Коровкин по кличке Недреманое Око. Представители
заказчика всегда ходили в институте только в штатском, чтобы не раскрывать его
оборонное значение, но все до последней лаборантки точно знали их звания,
служебное положение и перспективы роста. Майор Коровкин был уже без пяти минут
подполковником, а прозвищем своим он был обязан скорее не себе самому, а своему
коллеге и сверстнику майору Мазаеву, который тоже часто возглавлял бригаду
приемки, но в отличие от Коровкина, как только начинался показ, немедленно
засыпал. Он спал с открытыми глазами, сохраняя во сне строгий и деловой вид, и
время от времени даже значительно покашливал, но никого из институтских зубров
его маскировка давно уже не обманывала: они спокойно несли полную ахинею,
стараясь только не нарушать монотонность доклада, чтобы не разбудить майора,
зная, что Мазаев в нужный момент проснется и подпишет протокол с умеренными
замечаниями.
Коровкин был полной противоположностью Мазаеву: он все время
переспрашивал, каждую плату норовил пощупать, к инструкциям придирался до
посинения. Любимую его придирку знал уже весь институт: «Почему у вас здесь в
инструкции написано “Включить питание”? Должно быть написано “Перевести тумблер
“Питание” в положение “ВКЛ”».
Вот этому-то майору Коровкину по прозвищу Недреманое Око
предстояло сегодня сдавать сырую, полную недоработок систему.
Военпреды подошли ровно к одиннадцати, поздоровались с
руководством и ведущими и проследовали на стенд. Все основные участники и
зрители предстоящего спектакля разместились перед центральным табло, и Владлен
Иваныч отдал приказ Синицкому, как капитан корабля старпому:
– Леонид Петрович, запускайте процесс!
Леонид Петрович Синицкий любил такие дела, которые, не
требуя ни труда, ни квалификации, несли в себе театральность. Он любил
«запускать процесс», и весь институт знал эту его маленькую слабость. Он
поправил галстук и, как дрессировщик в клетку со львом, прошел в гермозону, где
находились тумблеры силовых установок системы. Над входом в гермозону
немедленно зажглась надпись: «Не включать напряжение! Работают люди!» Кроме
этой надписи, существовала еще и двойная электрическая блокировка, не
позволявшая включить питание, пока в гермозоне кто-нибудь находился. Поэтому
Синицкий и входил так охотно «в клетку к хищникам», что эти «хищники» были
совершенно безопасны. Все наблюдали, как он подошел к пульту, склонился над
ним, протянул руку к тумблеру... и вдруг раздался ни с чем не сравнимый
страшный треск высоковольтного разряда, вспыхнула голубая молния, резко запахло
озоном и еще чем-то сладковатым, невыразимо отвратительным. Все ахнули, а Валя
Голубев бросился к главным рубильникам.
Леонид Петрович Синицкий лежал на полу гермозоны без
признаков жизни. Первым побуждением присутствующих было броситься к телу, но
затем нежелание повторить судьбу Синицкого охладило порыв, и наиболее
здравомыслящие направились вслед за Голубевым к распределительному щиту. Майор
Коровкин сразу же закричал голосом трамвайного кондуктора:
– Ничего не трогать! Ни к чему не прикасаться!
Валя посмотрел на него как на идиота:
– Как же не прикасаться? А Синицкому как же помощь оказать?
Но когда все подбежали к распределительному щиту, то с
изумлением увидели, что главный рубильник был выключен! Тогда Валя не долго
думая рванул в конец коридора и отключил вообще все электричество на всем
этаже. Майор Коровкин пробурчал что-то нечленораздельное. Убедившись, что
напряжение отключено, несколько человек бросились в гермозону. При вялом свете
зимнего дня Синицкого вынесли, положили на пол на открытом месте. Он не подавал
признаков жизни. Кто-то бросился к телефону вызывать «скорую», майор Коровкин
кричал, чтобы вызывали милицию. Кто-то пытался сделать Синицкому искусственное
дыхание. Пока приехала «скорая», пока проводили врача через проходную – охрана
требовала распоряжения своего начальника, а начальник охраны как сквозь землю
провалился. Наконец врача пропустили, он осмотрел Синицкого и констатировал
смерть от поражения электрическим током. Майор Коровкин снова заныл свое:
– Ни к чему не прикасаться! Ничего не трогать!
Хотя трудно было понять, к чему не прикасаться. К телу
Синицкого? Так к нему кто только не прикасался! И выносили его вчетвером, и
искусственное дыхание делали, и врач опять же... Разве что к распределительному
щиту, но к нему и так после того, как Голубев отключил напряжение, и близко
никто не подходил. Владлен Иваныч понял, что показа удастся избежать и подумал,
что нет худа без добра. Разработчики потянулись снова на лестничную площадку
курить, и военпреды охотно к ним присоединились. Подъехала милиция. Милицию
охрана пропустила без возражений, тем более что начальник охраны наконец
нашелся. Все это время он в дежурке чай пил, а вахтерши боялись сказать, где
он, чтобы не подвести его перед вышестоящим начальством.
