– Ага, чтобы ты меня там, как Никандрова! – Огромным
усилием воли Синицкий не сорвался на крик. – Хрен тебе! Если со мной что
случится, все обо всем узнают, это я тебе обещаю.
Он встал, отодвинул нетронутую тарелку и пошел к выходу. Его
сосед продолжал есть, не поднимая головы.
Синицкий зашел в кабинет, сел за стол, обхватив голову
руками. Надо что-то делать, письмо, что ли, написать в милицию «Вскрыть в
случае моей смерти». Глупость какая-то, как в кино! Рассказать комунибудь,
чтобы тот потом в милицию пошел? Кому такое рассказывают? Да и кто из-за него
рисковать будет? Но надо сделать вид, что он себя обезопасил. Леонид Петрович
вдруг заметил, что из-за пресс-папье торчит уголок бумажки. Он прочитал: улица
Верности, дом 5, квартира 17. И все. Сердце его остановилось, пропустило
несколько ударов, потом с трудом протолкнулось через спазм и продолжало
стучать. Вот, началось! А только кто же подсунул ему это? Ведь только один
человек знал все, и этот человек сидел сейчас в столовой и разговаривал с ним.
Он вызвал секретаршу Милу и посмотрел на нее совершенно
белыми глазами:
– Кто был у меня в кабинете?
Мила растерялась.
– Да никто, все закрыто было, и я сидела все время.
– Вы врете!
– Что? – Мила подошла поближе, наклонилась, чтобы
прочитать записку, которую он поспешно смял в кулаке, при этом Мила
почувствовала сильный запах спиртного и заговорила увереннее: – Я не понимаю,
Леонид Петрович, что случилось, пропало что-нибудь, так вы скажите!
– Ничего, идите.
Мила пожала плечами и вышла из кабинета.
В конце дня прибежала Полякова и сообщила последние новости.
Хоронить Сущенко и Ларису будут вместе, в крематории, чтобы два раза автобус не
гонять, и сотрудникам так удобнее, а то хоть разорвись. Директору уже надоело,
что в институте одни некрологи по стенам висят, конец года, деньги кончаются,
он и сказал, что если кто еще помрет, пусть за свой счет хоронят, а институт –
не богадельня. Ларисиной матери все равно, где хоронить, она сразу согласилась,
жена Сущенко пыталась было возражать, но ее уговорили, она тоже решила лишние
деньги на похороны не тратить. Мать Ларисы в шоке, кричит чушь всякую, себя не
помнит, а жена и дети Сущенко держатся хорошо, хотя в их положении это
трудновато. Милиция, конечно, ничего определенного пока не говорит, рано еще,
но работа ведется, ищут киллера. Директор по своей линии хлопотать в милиции
отказался. Говорят, дошло уже до Москвы, какая-то сволочь настучала в
министерство. Оттуда звонили, директору – разнос полный, а у него и так
неприятности: оклады не повышают, того и гляди коллектив ему недоверие выразит
и выберет когонибудь другого, так у него одна мысль – похоронить скорей и
забыть все это дело. Надежда в который раз поразилась поляковскому умению
добывать информацию.
Собираясь домой, она вспомнила про свой утренний листок с
записанными фамилиями. Она сунула руку под осциллограф, пошарила там, ничего не
нашла, встала, заглянула с другой стороны, отодвинула стул – безрезультатно.
Листок исчез!
Дома муж ждал ее, строго поглядывая. Надежда была
расстроена, рассеянна и не обратила внимания. Они поужинали вчерашней вареной
картошкой, которую Надежда порезала на тонкие ломтики и обжарила в масле, и
рыбными палочками. Надежда поискала в холодильнике, что бы еще поставить на
стол, нашла банку маминого салата – перец, помидоры, лук, чеснок – все это с
уксусом и маслом. Сама она перец в рот не брала, но муж любил острое. Они поели
в полном молчании, Бейсик внизу ел свое и тоже молчал. Муж отодвинул тарелку,
поблагодарил и отвернулся к окну.
«Наверное, это из-за рыбных палочек, – подумала
Надежда, – он их не любит, как же я забыла, но от сосисок меня уже
воротит. Интересно, я ведь умею готовить, но почему-то успеваю приготовить
что-нибудь вкусное только в выходные. Вот что значит – нет большого стажа в
семейной жизни».
Она подошла к мужу и погладила его по плечу.
– Сашенька, честное слово, завтра поджарю котлеты, уйду с
работы пораньше и все сделаю.
– Что? – Он смотрел с недоумением. – Какие
котлеты?
– Какие хочешь, с чесноком или без, как скажешь.
Он рассердился:
– Что ты мне голову морочишь, при чем тут котлеты?
– Да ты же из-за рыбных палочек рассердился.
– Надежда, не делай из меня дурака! Я совсем не из-за этого,
я сержусь, что ты все время от меня чтото скрываешь.
– Да что я скрываю?
– А ну говори быстро и подробно, что у вас там стряслось.
– Да я уже тебе все рассказала: сначала Никандров, потом
Лена умерла, говорят, отравление. Никандрова ты едва помнишь, а Лену вообще не
знал.
– А про Сущенко почему не сказала? Ведь я его хорошо знал.
– Не успела, Саша, вчера ты поздно пришел.
– Надя, не темни, ты что-то знаешь.
– А ты, интересно, откуда все знаешь?
Он улыбнулся с превосходством:
– Я же там работал все-таки, и у меня там остались свои
информаторы.
– Скажи лучше, не информаторы, а информаторши! И что они
тебе про меня наговорили?
– Сказали, что ты много времени проводишь с Валей Голубевым,
шепчешься с ним, уходишь с работы пораньше, с поминок вы вместе ушли.
– И ты слушал, что про твою жену наговаривают?
Он рассмеялся:
– Никого я не слушал, я про Сущенко случайно узнал, а про
остальное сам догадался, а что, неправда это?
– Саша, неужели ты думаешь, что мы с Валькой?..
– Именно, я думаю, что вы с Валькой что-то там разнюхали, ты
уже выстроила целую теорию, под которую подходят все убийства, а ты все
считаешь именно убийствами, убедила в этом Вальку и он как дурак пошел у тебя
на поводу.
Надежда открыла было рот, чтобы возмущенно возразить, но
потом передумала, села с ним рядом на диван, заглянула в глаза:
– Саша, а тогда, три года назад, я тоже все придумала, про
те убийства? А ведь ты мне сначала не верил.
Он помолчал, потом тяжело вздохнул:
– Расскажи мне про Сущенко и эту женщину, которую вместе с
ним убили.
– Расскажу, только давай сначала чаю попьем, а то после
моего рассказа ты ни есть, ни пить не сможешь.
– Давай, только завари покрепче, а то рыба эта... – Он
поморщился.
– Ну вот, я же говорила, что все из-за рыбных палочек, а ты
развел тут, прямо сцену ревности устроил!
От брошенной им подушки Надежда увернулась, и подушка попала
в мирно спящего на диване Бейсика, который с перепугу подпрыгнул и повис на
ковре, вцепившись всеми когтями. Потребовались долгие уговоры, чтобы он
позволил отцепить себя и утешить.
