— Даже если будут кричать, что пожар и стучать в дверь
ногами, все равно не открою!
Я оглянулась на Эрика, он был красен.
Как я уже успела заметить, краснел он от злости. Только
непонятно было, на кого он сейчас злится: на меня, на мужей или на бандитов.
Вошел Гораций, гавкнул вопросительно, спрашивая, куда все подевались.
— Ты еще будешь мешать! — зарычал на него Эрик, и
Гораций удалился, обиженный и удивленный.
Эрик одним шагом пересек прихожую и ловким движением
высвободил меня из куртки. Он погладил мои плечи под пушистым свитером и
попытался найти губами ту ложбинку на шее, как он это делал два дня назад,
когда мы стояли с ним, обнявшись, на лестнице. В голове у меня промелькнула
ужасная мысль, что свитер шерстяной, а такие вещи очень впитывают запах. И
сейчас Эрик вместо запаха любимой женщины вдохнет жуткую смесь карбофоса,
плесени и затхлости, ведь я почти сутки провела на том ужасном диване.
Я отстранилась легонько.
— Милый, мне бы принять душ, — Душ, — бормотал
он сердито, — душ, завтрак, Гораций, потом мужья придут, потом соседи,
потом внушают всякую дрянь, потом тебя вообще похищают. В этом доме можно
побыть наедине хоть полчаса?
Он сдернул с меня свитер одним рывком, и вся так долго
представляемая мной картина шикарной любви при свечах и чтобы играла тихая
музыка мгновенно улетучилась. Действительно, мы с Эриком не в том положении,
чтобы ждать. Мы ведь как на войне: не сегодня-завтра опять случится что-нибудь
из ряда вон выходящее. Эрик уже тащил меня в комнату, ногой отпихивая опять
припершегося Горация и отмечая снятой одеждой наш путь, как Мальчик-с-Пальчик —
гречневой крупой. Диван в гостиной был не разложен, но это Эрика не остановило.
Он продолжал бормотать что-то сердито, под треск отрываемых пуговиц…
Примерно через час я немного очухалась от холода. Эрик лежал
рядом очень тихо, глаза его были закрыты, но я знала, что он не спит. Я
тихонько завернулась в диванное покрывало и подумала, с чего это, собственно,
мы с ним так завелись? Вроде бы далеко не дети, давно уже находимся в том
возрасте, когда можно вполне контролировать свои чувства. Ну я, допустим,
уступила грубой страсти, но его-то с чего так разобрало?
Я вспомнила все только что происшедшее и решила потом, в
тихую минутку, осторожно расспросить Эрика, нет ли у него в роду кроме немцев,
кого-нибудь из южных народов, потому что темперамент был явно не немецкий. Нет,
ну все-таки интересно, насколько бывает обманчива внешность. Глядя на Эрика,
такого приличного и респектабельного, ни за что не скажешь, что он может быть
таким.., даже не подобрать правильного слова.., неистовым, что ли. Я
представила себя: растрепанную, без косметики, благоухающую карбофосом… И чтобы
я вызвала в мужчине такую страсть? Никогда не считала себя роковой женщиной. Я
попыталась вспомнить, какие слова Эрик бормотал недавно. Запомнилось только
слово «моя».
«Моя» — кто? Любимая, хорошая, желанная… Нет, просто «моя».
Тут я сообразила, что Эрик не представляет, как я обращаюсь
с бывшими мужьями, знает только, что я поддерживаю с ними после развода хорошие
отношения. Возможно, он думает, что я могу спать с ними со всеми и бегать от
одного к другому. Следовательно, его просто обуяло чувство собственности, он
захотел заявить на меня свои права немедленно, застолбить, так сказать, свою
территорию. Ну ладно, и на том спасибо!
Эрик тихонько пошевелился и не то вздохнул, не то всхлипнул.
— Что с тобой? — Я погладила его по щеке. —
Тебе плохо?
— Мне стыдно, — вздохнул он. — Что это я на
тебя так набросился?
— Что ж я, по-твоему, такая страшная, что на меня и
наброситься нельзя? — обиделась я.
— Ну что ты, — протянул он неуверенно. —
Просто раньше со мной никогда такого не случалось.
— Да? — живо отозвалась я. — Тогда, возможно,
на тебя так повлияла чужая воля?
Вернее, та дама-злодейка помимо передачи денег внушает тебе
что-нибудь этакое?
Он посмотрел на меня пристально, понял, что я шучу, и
надулся.
— Сам же говорил — побудем наедине, отбросим все
проблемы, — сказала я мягко, — а сам начинаешь выяснять отношения.
— Просто я еще не привык, я думал, что со мной никогда
больше ничего такого не случится, — упрямился он. — И мне нравится
выяснять отношения, и быть с тобой мне тоже нравится.
На часах в кабинете Валентина Сергеевича пробило шесть утра.
Ванна в моей квартире очень большая, так что оставшееся
время до ухода Эрика на работу мы провели в ней, обсуждая наши проблемы.
Проблем было много, но самая главная — одна: как избавиться от той
дамы-злодейки, вернее, от ее преследования. Как сделать так, чтобы она оставила
Эрика в покое и деньги его фонда пошли по назначению, а не мерзавцам в карман?
Мы решили убить одним выстрелом двух зайцев, то есть столкнуть бандитов между
собой. Деньги придут завтра, сказал Эрик, он постарается сделать так, чтобы
послезавтра они оказались в этом фонде «Арвен». То есть это преступники должны
будут думать, что Эрик поддался внушению и отослал деньги, как ему велели. Как
это сделать, Эрик еще не знал, но сказал, что подумает над этим в течение
рабочего дня. Потом он ушел, наказав мне закрыться на все замки и ждать его,
даже с Горацием не выходить.
* * *
Женщина стояла у окна и смотрела на улицу. Если бы профессор
Запольский был жив, он легко узнал бы этот дом, потому что уже был здесь один
раз, когда его привозили на беседу с его давней неприятельницей, которую он называл
в своих записках А. Р.
Женщину действительно звали Александра Петровна Романцова,
то есть инициалы совпадали. Она отвернулась к окну, чтобы не смотреть на своего
собеседника, который ее раздражал. Они ссорились, причем не впервые. И в этот
раз ссора продолжалась долго, но противники ничего друг другу не смогли
доказать.
Собеседником Романцовой был тот самый неприятный мужичок с
плешкой, который так не понравился Ларисе, когда она видела его в Сосновском
парке. Мужичка звали Витя, и за простоватыми манерами скрывался хитрый и
безжалостный убийца. Ларисе в свое время очень повезло, что ее не заметили в
Сосновском парке, потому что она действительно стала свидетельницей убийства.
Все было организовано четко. Преступная группа во главе с
Романцовой действовала быстро, уверенно и без сбоев, во всяком случае до
последнего раза. Нынче же дело застопорилось, как ни противно это было
признавать самой Романцовой.
Началось все несколько лет назад, когда окружающая жизнь
дала трещину, и солидная организация, где работала Романцова, перестала быть
незыблемой твердыней.
Раньше нужно было только, попав туда, работать, а дальнейший
рост и продвижение были обеспечены. Организация своих людей не бросала,
уволиться из нее по собственному желанию было нельзя. Романцову, в отличие от
некоторых, порядки в ее ведомстве вполне устраивали. Устраивал ее и начальник —
генерал Глебов. Устраивала и работа — в крупном институте, где работали
солидные люди — заслуженные научные работники. И все они, начиная от директора
и кончая уборщицей, боялись тайного ведомства, а значит, и ее, Романцову.
Александре Петровне нравилась власть над людьми, нравилось, что при ее
приближении разговоры в комнате затихали, и люди смотрели настороженно. Она
понимала, разумеется, что сотрудники института боятся не ее лично, а
организацию, которую она представляет, но это ничуть не умаляло ее сознание
собственной значимости.
