— Ты даже не позволяешь мне оправдаться!
Я рассказала ему историю, которую выдумала тут же, с ходу.
Иногда концы с концами у меня не сходились, но Олег, я думаю, отнес это за счет
моего нервного состояния и общей бестолковости, которой, по его мнению, я стала
страдать в последнее время. Итак, я ни словом не обмолвилась о сундучке. И о
том, что человек, сломавший шею в подвале, был мне хорошо знаком. В моем
изложении все выглядело так, как будто я влезла в чужой двор в поисках Горация,
что было истинной правдой, а там, возле заброшенного дома, на меня напал
неизвестный злоумышленник с пистолетом. Чего он хотел — ограбить меня или
изнасиловать, — я так и не успела узнать, потому что героический Гораций
подоспел вовремя и мощным толчком сбросил злодея в подвал, где тот и сломал
себе шею.
Разумеется, Олег выслушал меня крайне недоверчиво. Не то
чтобы он не поверил в злоумышленника, думаю, он сомневался, что ленивый Гораций
способен хоть куда-то поспеть вовремя. Но, поскольку пес сидел посреди комнаты
с видом победителя, Олег заподозрил неладное.
— Ты что, действительно ходила одна в отдаленный район
парка?
— Я не одна, а с Горацием.
— И что, действительно у того типа был пистолет? —
продолжал допытываться Олег.
— Говорят тебе, что был! — я начинала злиться.
— И он правда упал?
— Послушай, кто из нас бестолковый… — начала было я, но
Олег уже направился к двери.
— Ты куда это?
— Иду проверять, что ты там натворила.
— Ты что, с ума сошел? Зачем тебе?
— А если там труп? А если тот тип не убит, а ранен, его
же никто не найдет!
— Ну и пусть! — Я пожала плечами.
— Я должен посмотреть и вызвать милицию!
Уж очень он правильный, наверное, поэтому мы и развелись.
Нельзя его никуда пускать.
Я вспомнила, что говорил Еремеев: что он находится на
окраине парка, что там заколоченные дома. Определить его местонахождение
нетрудно, и после того, как он неожиданно замолчал, его сообщники наверняка
заподозрили неладное и уже приехали туда. Надо думать, увидев труп, долго они
там не пробудут: ведь они думают, что я сбежала и вызову милицию, а им
светиться ни к чему. Может быть, действительно вызвать милицию? Но тогда
придется рассказывать милиции про сундучок, а я не могу. Если Валентин
Сергеевич придавал ему такое большое значение, значит, в сундучке находится
нечто очень важное. Сначала я должна сама во всем разобраться.
Отговорить Олега от проверки трупа я не смогла, зато здорово
сумела потянуть время.
Сначала я долго умывалась, потом заявила, что мне просто
необходимо выпить чашку крепкого кофе, чтобы взбодриться, а потом оказалось,
что у меня упадок сил, и мне необходимо съесть легкий завтрак, например,
яичницу с ветчиной, два куска хлеба с маслом и сыром и еще одну чашку кофе с
молоком и с сахаром. И Гораций тоже перенервничал и проголодался. Словом, через
полтора часа экспедиция в составе Олега, меня и ротвейлера отправилась на дело.
О том, чтобы оставить нас дома, не могло быть и речи.
Дырка в заборе никуда не делась, мы осторожно пролезли через
нее и привели Олега к подвальному окошку. На первый взгляд, во дворе ничего не
изменилось, только ставня подвального окна была выломана и лежала рядом.
Театральным жестом я указала в темноту подвала:
— Он там!
Олег заглянул в подвал и удивился.
— Там никого нет.
— Наверное, он отполз подальше, — неуверенно
предположила я.
— Но ты же говорила, что он был мертв!
— Ну, может быть, он собрал последние силы, —
продолжала я валять дурочку.
На самом деле я прекрасно поняла, что преступники уже
побывали здесь и увезли своего сообщника, живого или мертвого. Об этом говорила
выломанная ставня — попробуй-ка, вытащить такого плотного типчика через
подвальное окно! Будем надеяться, что они уже убрались подальше.
Но настырный Олег все же полез вниз.
Есть в нем такое: обязательно нужно доводить до конца любое
начатое дело, даже если это глупо. Очевидно, это тоже повлияло на мое решение с
ним развестись.
— Видимо, у твоего грабителя хватило сил на то, чтобы
отползти очень далеко. Тут нет ни его, ни пистолета. Не расстраивайся, —
утешил меня Олег, вылезая, — по крайней мере, Гораций не будет чувствовать
себя убийцей.
* * *
Еле-еле уговорила я Олега уйти домой, а сама закрылась на
все замки и открыла записи Валентина Сергеевича.
"Не знаю, кто прочтет мои записки. Я еще не нашел
человека, которому мог бы полностью доверять и который в то же время был бы
достаточно сильным, чтобы не бояться тех, с кем столкнула меня судьба на
старости лет.
Пока же я спрячу в надежное место препарат, созданный в
результате нескольких лет напряженного труда, и эти записки, где я вкратце
объясняю причины некоторых своих поступков, которые стороннему наблюдателю
могли показаться странными и даже морально небезупречными…
Многие годы я возглавлял крупный научно-исследовательский
институт, занимавшейся некоторыми вопросами биохимии.
Чисто административная работа никогда не была для меня
главной, на первом месте всегда стояла научная деятельность — те работы,
которые я проводил с небольшой группой преданных учеников в моей собственной
лаборатории. Я знал, конечно, о существовании в моем институте спецотдела —
подобные отделы были раньше в каждом НИИ, это было в порядке вещей, но я
никогда не сталкивался вплотную с сотрудниками этого отдела: у меня своя
работа, у них — своя, мы существовали как бы в разных измерениях.
Так было до тех пор, пока начальник отдела, некто Г. (он,
естественно, не имел никакого отношения к биохимии, и вообще ни к какой науке,
а служил в известном ведомстве и, как я узнал позже, дослужился там до весьма
высоких чинов), — пока начальник отдела не пришел ко мне в лабораторию
собственной персоной. Он заявил, что проводимые в лаборатории работы с
сегодняшнего дня засекречиваются. Он сам лично будет их курировать и следить за
строжайшим соблюдением секретности. Он еще много говорил о государственной
тайне, о гражданском долге и о подписке о неразглашении. У меня его лекция не
вызвала никаких чувств, кроме возмущения: мне, директору института, ученому,.
достаточно известному и в России, и за рубежом, будет диктовать условия работы
какой-то жандарм, человек, не имеющий даже приличного образования… Второе, что
расстроило меня еще сильнее, — это вопрос: кто из моих учеников и
сотрудников поставил Г, в известность о полученных нами необычных результатах?
Я обводил их глазами, вглядывался в их лица — каждого я знал многие годы,
некоторых — еще студентами. Каждому я доверял, и вот теперь… Теперь я утратил
веру в их порядочность и научную этику. Самое страшное, что сделал подлость
кто-то один, а подозревать приходилось всех.
