Галл перекинул плащ через спинку стула.
— Нет. Нет, нет и нет, — сказал он. — Нам грозят самые крупные беспорядки за последние сто лет, не говоря о самом большом празднике года, а вы двое хотите заставить меня поверить в то, что за этим заговором стоит слуга Церкви, чья карьера безупречна. Если Вулли и проникнется вашей историей, то вы нужны мне здесь, чтобы она прозвучала достоверно.
— Вот поэтому мы и вернемся до прихода кардинала, — сказала матушка Гранди. Она порылась в заплечном мешке и достала оттуда маленькую свистульку, вырезанную из берцовой кости цыпленка. — Если ж нет, то просто дуньте в нее дважды. Мы услышим. Мы придем.
Галл взял свисток и каким-то образом сумел сдержать гнев. Что-то такое было в тоне матушки Гранди, отчего это получилось легко.
— Давайте побыстрее, — бросил капитан им вслед.
Де Квинси повел старуху по коридору на восток.
Тростниковые циновки смягчали звук их поспешных шагов.
— Твой хозяин — грубый болван, — сказала матушка Гранди.
— Потому он и очутился на своем месте, мэм, — ответил доктор.
Он остановился у открытого окна, выходящего на поля перед дворцом. Еле заметная легкая тьма начала собираться над огромной толпой. Зажглись тысячи свечей и ламп, на сборище людей и на палатки словно опустился ковер из светлячков. Сквозь шум голосов доносилась мелодия из шатра для актеров.
— «Воскрешение Тарлтона», — узнал де Квинси, — моя любимая. Я играю на виуэле, чтобы развеяться. Не слишком хорошо, но вот с этой мелодией время проходит не…
— Прекрати молоть вздор, де Квинси, — сказала старуха. — Вздор хорош для прогулок на природе, но отвратителен в беседе.
— Вы эти изречения на ходу придумываете?
Ее взгляд сказал все. В нем читались мили текста: двадцать шесть или больше богато иллюстрированных томов ручной работы в кожаных переплетах и обложках из мраморной бумаги.
— Извините, — смутился доктор. — Я немного нервничаю.
Трое солдат передавали друг другу трубку, отдыхая между дежурствами в конце коридора. Де Квинси махнул перед ними своим медальоном-удостоверением и спросил:
— Мы ищем преподобного Джасперса из Церковной Гильдии. Парни, вы его не видели?
Они покачали головой.
— Если увидите, то немедленно доложите об этом лорду Галлу. Он находится в вестибюле для процессий.
Солдаты покивали.
Де Квинси забрал трубку у одного из них:
— Извините, а вот это мне придется конфисковать. Пожарная безопасность.
Закрыв двери за собой, доктор остановился и глубоко затянулся.
— О да, как же мне было это нужно. Оставил кисет на работе, — прервался он, заметив сердитый взгляд матушки Гранди. — Я сейчас услышу еще одну суровую поговорку о вреде табака и соблазнах плоти? «Коли надобна трава, то отказывает голова» или что-то в этом духе? — спросил де Квинси раздраженно.
— Только если ты со мной не поделишься, — ответила матушка Гранди. Она улыбнулась в первый раз за все время их знакомства. — Я тоже немного нервничаю, Невилл.
Луи Седарн отложил лютню. «Воскрешение Тарлтона» была одной из его любимых песен, но сейчас сердце к ней не лежало. Шатер музыкантов — прибежище накрахмаленных кружев и звукоизолирующих плашек розового дерева — казался янтарным благодаря тонким свечам, расставленным повсюду. Ноты трепетали на вечернем ветру, и три дюжины пюпитров отбрасывали паутинные тени на брезентовые стены.
С места Триумфа открывался хороший вид на сцену и на прекрасно освещенный открытый павильон, где с большим шумом и помпой собирались лучшие люди Союза. Самая роскошная часть зала была все еще пуста. Королевская свита должна была прибыть с минуты на минуту. Угольки взлетали, мерцая, в ночной воздух. С юго-запада доносился богатый аромат готовящейся еды. Огнеглотатели и акробаты бесами скакали на открытой лужайке перед сценой, зарабатывая равнодушные аплодисменты и один или два искренних смешка.
Жан Батист Куперин, дирижер, взял записку у гонца, послушно ее прочитал и повернулся к замершим в нетерпении музыкантам. Седарн взял в руки лютню, его сердце шумно билось о ребра.
— Мадам и месье, — объявил дирижер, — у нас есть времья для одной добавошной гальярда, а сатем мы начнем Королевский Салют. Время блиситься. Attendez! — Он постучал по краю пюпитра палочкой. Свечи, прикрепленные по углам подставки, замерцали. — Гальярда короля Датского… будьте так добры, — сказал он.
Дирижерская палочка взлетела с эффектом почти гипнотическим. Музыка взорвалась в ночи, подобно фейерверку.
Долл сделала глоток из бокала горячей воды с медом, чтобы успокоить горло. Палатка гримерки напоминала сплетенный узел нервов и творческих разногласий. Актриса взглянула на свое шикарное отражение в высоком зеркале и принялась считать вдохи. Текст плыл в голове стаей мелких рыбешек, срываясь с места, как только она пыталась до него дотянуться.
Долл гордилась тем, что ей дали самые потрясающие строчки в «Богине дня», и теперь молилась, чтобы те не вылетели из головы, когда придет ответственный момент перед доброй тысячей аристократов и самой королевой.
В стороне от гвалта гримерки Долл заметила Мэри Мерсер и Элис Мантон, своих партнерш по сцене и самых знаменитых актрис Лондона, которые обнимали друг друга, успокаивали и всячески ворковали. «А мне и минутки не уделите, да? — с горечью подумала Долл. — Мне, не звезде, безвестной актриске. Чтоб вам повылазило!»
Неожиданно рядом с ней возник де Тонгфор и мрачно спросил:
— Готова? Три минуты, не больше, а потом прибудет королева. Ты же не посрамишь родной театр, а?
Долл почувствовал, что ее нервы натянулись, как струны лютни.
— Разумеется, не посрамлю, — сказала она, охрипнув от волнения.
Де Тонгфор подошел к Горацию Катону из «Лебедя», который исполнял партию Ориона, охотника. Клоунские номера Катона были известны по всему городу, но он хитростью заработал себе серьезную роль в представлении по случаю Коронации. Выкрашенный золотом лавровый венок и симпатичная тога еле вмещали его массивные объемы. Долл увидела, как де Тонгфор что-то прошептал ему и передал длинную ясеневую стрелу для охотничьего колчана. Наконечник, попав в свет лампы, сверкнул сталью.
Пульс женщины участился.
Она встала, ища благовидный предлог, чтобы выйти, когда на ее плечо легла рука. Повернувшись, Долл увидела чуть не плачущих Элис Мантон и Мэри Мерсер. Элис была стройной, загримированной Дианой, а Мэри — Артемидой вида почти что неприличного, которая тем не менее вполне органично смотрелась бы где-нибудь на холмистой натуре. Они прижимали луки и стрелы к грудям.
— Милая сестра, — начала Элис, — удачи! — Она обняла ошарашенную Долл и крепко расцеловала в обе щеки.
— И от меня, прекрасная дочь сцены! — воскликнула Мэри, прижимая ее к своей пышной груди. — Знаю, в прошлом мы частенько конфликтовали, но сейчас пришло время все друг другу простить. Благословляю тебя, дорогая моя! Пусть муза всем нам ниспошлет вдохновение!
