Дождь заливал всех. Ему не было ровно никакого дела до титулов и положения в обществе. Он не щадил никого, барабаня по непокрытым головам бедняков, присевших опорожниться в открытых сортирах Шайтберна, и стучась в оконные стекла королевских министерств. Дождь шел упрямо, не переставая, с завидным нахальством.
От Корнхилла до Ладгейта — по всей долине Темзы несчастны были все, кроме ив да водного кресса на болотах.
Когда один из шутников «Верховой Кобылы», заведения на Оллхоллоуз-уок, обратил внимание на тот факт, что нет ни единой приметы, связанной с таким долгим дождем в канун Дня святого Дунстана, все тут же бойко решили, что, дьявол раздери, таковая должна быть и она, три тысячи чертей, появится еще до закрытия таверны. Спиртное прекрасно подогрело коллективное воображение. И действительно, где-то после десяти вечера меткую и крайне уместную примету сформулировал гуртовщик преклонных лет, по имени Малыш Саймон, но, к несчастью, ее позабыли в тот самый момент, когда дневной свет нехотя возвестил о приходе праздника поминовения мученика.
Башни и шпили ста девяти церквей дрожали в утренней мгле от неистового дождя, а колокола отшлепали час рассвета, как будто вода размягчила их языки. Большая часть жителей города лишь недовольно поморщились во сне и перевернулись на другой бок. Те же, кто проснулся и бодрствовал по недоброй воле различных обязательств, мрачно поежились и пошли по своим делам, натягивая шляпы и капюшоны да кутаясь в длинные промокшие плащи. На углу Уиндмилл-стрит перевернулась тележка, везущая рыбу в Биллингсгейт, и весь груз уплыл по близлежащим переулкам. Спустя некоторое время на Радлин Серкез член магистрата вылетел из седла, когда его лошадь укусил проплывавший мимо палтус. Тем не менее торговец рыбой отреагировал на новость о потере товара спокойно, ибо продажа у него за последнюю неделю сократилась катастрофически.
Среди ста девяти храмов, оглашавших колокольным звоном это замасленное дождем утро, была и церковь Святого Дунстана над Шестом, рядом с Ньюгейтом, где обычно и проводилась служба в честь сего дня. Дунстан, норфолкский кружевник, живший в девятом веке, благочестиво умер во время знаменитого восстания шерсточесальщиков 814 года и был канонизирован в 1853 году Каннским Собором. Теперь же он стал покровителем границ, оград, кружевниц, нижнего белья и посажения на кол, хотя и не обязательно в таком порядке.
В сырой тени портика героические блюстители поминального празднества, проводившегося в одиннадцатый день мая, наделали гирлянд из цветов и лент и теперь хмуро выставили на продажу пустой улице кружевные сувениры, изображающие, как «святой принял муки на острых кольях забора». Из-за ливня почти все сидели по домам. Большинство прихожан нашли себе дела посуше, а обещанный транспорт с пилигримами из провинции, в основном последователями сильно популярных христианских сект Орфордских Нищенок Легкого Поведения и Свидетелей Небесного Огня из Экзетера, так и не появился.
Даже жрицы храма Оправданной Мадонны в кои-то веки решили прикрыть наготу. Красноносые и закованные в корсеты, они стояли в окнах семинарии и периодически ободряюще махали руками группе празднующих. Естественно, те старались не обращать на них внимания.
Позади храма находились две улицы, столь незначительные, что им даже названия не придумали. Тянулись они по арендным владениям Читти. И там тоже шел дождь.
Двор был вымощенной площадкой сорока футов в поперечнике, которая с одной стороны упиралась в мрачные тылы многоквартирных домов, а с трех других граничила с когда-то внушительным Читти-Хаузом. Маленький фонтан в форме испуганного грифона стоял посредине и не работал вот уже семьдесят три года. Сейчас он был полон дождевой водой и листьями.
Читти разбогатели в конце прошлого века благодаря торговле мехом горностая, когда пошла мода на пушистые манжеты и воротники. Семья выстроила себе внушительный особняк и занимала его довольно долгое время, пока последний Читти не скончался от чрезмерного количества шерсти в легких. После сего здесь размещались сыромятня, гостиница для гуртовщиков, бордель (дважды), склад строевого леса, забегаловка и клиника феноменально безуспешного коновала (некоего Джозефа Паттерседжа, страдавшего гиппофобией). Теперь же дом пустовал, стропила его были открыты всем ветрам, а окрестности представляли интерес только для крыс, бродяг да тех джентльменов, что сильно нуждаются в уединении.
Утром Дня святого Дунстана в скрытом от посторонних глаз дворе собралось четверо представителей последней категории. Один был маленький, но дородный испанец из Вальядолида, который, ссутулившись, прятался под навесом складского крыла. Его навощенные усы сейчас уныло повисли, да и чувствовал он себя столь же уныло. Коротышка сжимал в руках бархатную накидку и шляпу с пером, которые принадлежали явно не ему. Напротив него через двор стоял худой, как грабли, мужчина родом из Саффолка, обладатель импозантной фигуры, шести футов ростом, одетый в костюм простой, но столь же мрачный, сколь была мрачной и наружность этого англичанина. Он тоже держал в руках чужие вещи и каждые несколько секунд морщился.
Оставшиеся два джентльмена были чрезвычайно заняты. Они пытались друг друга убить.
Лорд Каллум Галл, лэрд Бен Фи, капитан Королевской Гвардии, шотландец до мозга костей («и верный кабачку», как говорит старая пословица), ходил по двору, размахивая четырьмя футами стали. Его рыжие волосы облепили череп, льняная рубаха прилипла к поджарому телу, а дыхание с шумом вырывалось сквозь демонстративно сжатые зубы. Он явно хорошо разбирался в Ливии, Цезаре, в «De studio militaris» Вегеция, но еще лучше знал тонкости военного искусства, особенно те, что сейчас сосредоточились на кончике его рапиры.
Сэр Руперт Триумф, мореплаватель, констебль бухты Грейвсенд и прославленный открыватель Австралии, распоряжался примерно ярдом заостренного металла. Его черные кудри завитками свисали над бровями, а рубашка обогатилась двумя прорезями с тех пор, как он надел ее утром. Он без всякой причины напевал под нос песенку о гвинейском береге. Триумф когда-то видел титульный лист труда Вегеция, держал в библиотеке совершенно нелепый перевод Тита Ливия и часто цитировал Цезаря, хотя за всю свою жизнь не приближался к его трудам и на десять футов. А сейчас он даже был не особо уверен, какой нынче день недели.
Триумф танцевал и спотыкался вокруг Галла так, словно делал это нарочно. Тем не менее некоторые движения заставляли усомниться в подобном выводе. Он перебрасывал рапиру из руки в руку. Жест подразумевал, что сэр Руперт — проворный и опытный фехтовальщик, но, по правде говоря, Триумф просто не мог вспомнить, правша он или левша. От каждого подобного маневра высокий секундант в черном болезненно морщился.
Галл в очередной раз с рычанием сделал выпад и добавил еще одну прорезь на рукав противника. Быстро отступив, тот сунул оружие под мышку, словно трость, и принялся пальцами ощупывать поврежденную ткань.
— Твою-то мать! — пробормотал он.
— Защищайтесь! — рявкнул капитан и нанес удар.
Триумф поспешно развернулся, пригнулся и вступил в схватку, держа рапиру за лезвие и угрожающе тыча в противника чашкой эфеса. Последовала пауза. Сэр Руперт медленно перевел взгляд с оппонента на собственную ладонь, увидел, что с пальцев капает кровь, и элегантно уронил клинок на землю.
