Я чуть повернул голову и встретился глазами с родным инопланетным братом Алена Делона (похож всё-таки, зараза, похож!).
Нет, не разобрать, что думает этот красавчик. Но и ему, очень будем надеяться, не разобрать тоже. Иначе разговор был бы уже закончен. А он, похоже, заканчивать его не собирается. Что ж, продолжим. Держись, Дёма, и дай господь тебе вдохновения и удачи. Должен же он видеть, что они тебе сейчас нужны, как никогда!
Глава 9
– Так ты, Дёма, значит, любишь деньги?
– Можно подумать, у вас там, – я ткнул пальцем в потолок, – нет денег.
– А если я не оттуда?
– Откуда же тогда? Знаете что, мне это уже надоело. Кресло ваше идиотское с дурацким шлемом, под которым жарко, допрос какой-то мутный. Что вам нужно? Я всё рассказал, что знал. Мало того, сделал вам предложение. Давайте, решайте, нечего кота за репродуктивные органы тянуть. Или мы работаем, или я пошёл. Если отпустите, конечно.
– Вот, – засмеялся он. – Последняя твоя фраза мне понравилась. Она говорит о том, что ты хоть и нахал и терпению неплохо бы подучиться, но главное в тебе есть.
– Главное – это что? Любовь к деньгам?
– Главное – это нюх. В нашем деле нет ничего важнее нюха. Будет нюх, будут и деньги, и всё остальное. Так, ладно, предположим, что я тебе поверил. Осталась ещё одна небольшая проверка.
– Это какая же?
– Очень простая. Я хочу, чтобы ты провёл здесь ночь.
Так, Дёма, только этого нам и не хватало. Мало того, что инопланетянин, так ещё и голубой… Стоп, погоди, почему сразу голубой? Они же сны записывают, верно? Может, он желает проверить, какие мне сны снятся? Правильно, между прочим. Сны мне, бывает, снятся необыкновенные, даже просыпаться не хочется. Ладно, разыграем непонимание. Тем более, я и на самом деле пока не понимаю.
– Как это – ночь? Зачем?
– Обыкновенно. Ты будешь здесь спать. Затем, что мне так надо.
– Один?
– А тебе что, женщина требуется? Обойдёшься, здесь не бордель. Один.
– И что потом?
– Потом мы примем решение, что нам делать с тобой дальше.
– Ничего не понимаю.
– Тебе и не нужно. Следуй мудрой пословице про утро, которое мудренее вечера. Это лучшее, что ты можешь сейчас предпринять.
– Что ж, деваться, как я понимаю, мне некуда.
– Абсолютно правильно понимаешь. Всё необходимое здесь есть. Туалет, ванная, кухня с холодильником. В холодильнике еда. Есть хочешь?
– От пары бутербродов с чаем не откажусь. Что-то я проголодался от всех этих волнений.
– Кухня по коридору налево. Охране скажешь, босс разрешил. У неё же и спросишь, где что лежит.
– Босс? Так и сказать?
– По-твоему, я не похож на босса?
– По-моему, более чем. Просто я таким хитрым образом рассчитывал услышать ваше имя.
– Звёзды сойдутся, услышишь. Или не сойдутся. Мы уже говорили на эту тему, повторяться не буду.
– Ясно. А на кухне-то хоть можно покурить?
– На кухне можно. И не затягивай там с чаем и всем прочим. У нас тут рано ложатся и рано встают.
…Проснулся я сразу, будто вынырнул из воды, и сразу вспомнил, что было вчера и где я нахожусь.
Неплохо отремонтированный и превращённый во вполне пригодное место для жилья и работы полуподвал в старом трёхэтажном доме за рекой. Райончик, издавна славящийся тем, что населяющие его граждане не всегда находятся в ладах с законом и общественной моралью. Скорее всего, и впрямь база, а также хаза и малина инопланетных контрабандистов, хотя прямых доказательств этому у меня и нет. Но они мне пока и не нужны.
Я прислушался к себе. Спать больше не хотелось.
Нащупал на тумбочке рядом с кушеткой мобильник, глянул на часы. 6.32. Охренеть. И чего меня черти разбудили в такую рань?
Сел на кушетке, включил настольную лампу и постарался по свежим следам припомнить сон, который мне снился. Если каравос Раво его записали – а я ни секунды не сомневался, что так оно и есть, – то неплохо бы знать, что именно они записали. Как и большинство людей, обычно я не очень хорошо запоминаю сны. Чаще всего остатки сновидений улетучиваются из памяти уже через десять-пятнадцать минут после возвращения в реальность. Иногда застревают на день или даже больше (некоторые обрывки снов хранятся в памяти и годами). Зависит это, как я давно заметил, от двух факторов:
1. Яркости самого сна: чем он реалистичней, даже при всей свой фантастичности, тем лучше запоминается.
2. Рассказ или воспоминание о сновидении – расскажешь кому-то о том, что тебе снилось, или просто прокрутишь утром сон в памяти, и уже, считай, дольше будешь его помнить.
Говорят, ещё больший эффект достигается, если сны записывать. Не знаю, не пробовал. Но, если дело с контрабандистами у меня закрутится, то, может быть, и придётся. Ладно, пока записывать не будем, а просто вспомним.
Интересный был сон.
Сначала я долго летел по каким-то тесным бесконечным подземным тоннелям и коридорам, уворачиваясь от гигантских безглазых змей, пытавшихся меня схватить.
Летел под землёй.
В самом этом соединении почти несоединимого (кто летает под землёй? Разве что летучие мыши в громадных подземных пещерах) уже присутствовал чистый незамутнённый абсурд, присущий всякому хорошему сновидению. Чувство же опасности – (змеи), с одной стороны, и обладание необыкновенными возможностями (умение летать) с другой – составляли психологический коктейль, который в равной мере заставлял замирать сердце то от страха, то от удовольствия. И хлебал я этот коктейль не очень долго – как раз столько, чтобы он не успел надоесть, наскучить и не превратился в тягучий полубред-полукошмар, после которого просыпаешься в отвратительном настроении и с ощущением всеобщей неудовлетворённости на душе.
После какого-то очередного поворота тоннель, помнится, расширился, впереди забрезжил свет, я наддал, увеличивая скорость полёта, и вскоре вырвался из-под земли наружу. Здесь была зима.
На горную долину подо мной, на склоны, поросшие соснами и елями, падал крупными хлопьями снег, и я летел посреди снегопада – небыстро, плавно опускаясь всё ниже и ниже к земле (вот очередная сновидческая странность – вылетел-то я из-под земли, но сразу каким-то удивительным образом очутился высоко над ней), где под смутно знакомый вальс, выдуваемый из труб, флейт, гобоев, валторн и тромбонов духового оркестра, – им дирижировал смешной толстяк в телогрейке, роскошной огненно-рыжей лисьей шапке и чёрных остроносых концертных туфлях (штаны на нём тоже были, но я не запомнил их фасона) – крутилась, накрытая разноцветным шатром, карусель. Кажется, на карусельных лошадках, слонах, буйволах и львах сидели знакомые мне люди – призывно махали руками, смеялись. Но пошёл ли я к ним, остался на месте или полетел дальше, вспомнить уже не получалось.
