Его губы зашевелились, но Триша не услышала его ответа. Он
же положил карабин на хардпэн (давно пора, подумала про себя Триша), поднял ее
и повернул так быстро, что у нее закружилась голова. Наверное, Тришу бы
вырвало, если бы в ее желудке что-нибудь было. Она начала кашлять. Кашля тоже
не слышала, потому что после выстрела в ушах стоял звон, но чувствовала, как
кашель разрывает ей горло и грудную клетку.
Она хотела поблагодарить невысокого мужчину за то, что он
несет ее, за то, что пришел ей на помощь, но ей также хотелось сказать ему, что
существо-медведь попятилось еще до того, как раздался выстрел. Что она увидела
замешательство, написанное на его морде-лице, страх в его глазах-глазницах,
когда начала выполнять бросок. Она хотела сказать этому невысокому мужчине,
который уже бежал с ней на руках, что-то важное, что-то очень важное, но он
сильно тряс ее, она кашляла, в голове звенело, и она не знала, удалось ли ей
это сказать или нет.
Триша все еще пыталась сказать: «Я это сделала, я удержала
победный счет», – когда потеряла сознание.
После игры
Она вновь была в лесу и вновь вышла к уже знакомой ей
поляне. Посередине, у пня, который на поверку оказался не пнем, а столбом с
ржавым рым-болтом, вкрученным в верхний торец, стоял Том Гордон. Он лениво раскачивал
рым-болт из стороны в сторону.
Я уже видела этот сон, подумала Триша, но, приблизившись к
Гордону, заметила, что одно отличие есть: на Томе была не серая, выездная, а
белая униформа, в которой он выходил на поле в домашних играх, с ярко-красным номером
36 на спине. Значит, выездные игры закончились. «Ред сокс» вернулись в Фенуэй,
снова играли дома, выездные игры закончились. Да только она и Том опять
очутились в лесу, на поляне-пастбище.
– Том? – застенчиво позвала она.
Он посмотрел на нее, удивленно вскинул брови. А его пальцы,
которые так ловко управлялись с бейсбольным мячом, раскачивали ржавый рым-болт.
Вперед-назад, вперед-назад.
– Я удержала победный счет.
– Я знаю, что удержала, детка. Здорово это у тебя
получилось.
Вперед-назад, вперед-назад. Куда вы позвоните, если у вас
сломается рым-болт?
– А что было взаправду?
– Все, – ответил он, словно соотношение реального и
воображаемого не имело ни малейшего значения. Потом повторил: – Здорово это у
тебя получилось.
– Я поступила глупо, сойдя с тропы, не так ли?
Том Гордон удивленно посмотрел на нее, потом рукой, которая
не раскачивала вперед-назад рым-болт, приподнял козырек бейсболки. Улыбнулся.
Он выглядел таким молодым, когда улыбался.
– С какой тропы?
– Триша? – Женский голос, откуда-то сзади. Похож на голос
матери, но откуда взяться мамику в этих лесах?
– Наверное, она вас не слышит. – Другой женский голос,
незнакомый.
Триша обернулась. Леса темнели, деревья сливались друг с
другом, превращаясь в темную кляксу. В кляксе что-то двинулось, и Триша
почувствовала укол страха. Осоголовый священник, подумала она. Это осоголовый
священник, он возвращается.
Тут она поняла, что все это ей только снится, и страх
пропал. Она посмотрела на Тома, но того уже не было, на поляне остался лишь
столб с рым-болтом, вкрученным в верхний торец… и на траве, у столба, куртка, в
каких бейсболисты выходят на разминку, с надписью «ГОРДОН» на спине.
Она увидела его на другом конце поляны, ярко-белую точку на
зеленом фоне.
– Триша, какая у Бога привычка? – крикнул он.
Появляться на поле во второй половине девятого иннинга,
хотела ответить она, но с губ не сорвалась ни звука.
– Смотрите. – Голос матери. – У нее шевельнулись губы!
– Триш? – Пит, такой встревоженный, но полный надежды. –
Триш, ты проснулась?
Она открыла глаза и леса укатились в темноту, от которой она
уже не сможет избавиться… С какой тропы? Она лежала в больничной палате. Что-то
торчало у нее в носу. Что-то, кажется, трубка, тянулась к руке. На грудь словно
навалили что-то тяжелое. У кровати стояли ее отец, мать, брат. За ними, вся в
белом, медицинская сестра, которая и произнесла: «Наверное, она вас не слышит».
– Триша, – позвала ее мамик. Она плакала. Триша видела, что
плачет и Пит. – Триша, девочка моя. Дорогая моя девочка. – Она взяла Тришу за
руку, к которой не тянулась трубка.
Триша попыталась улыбнуться, но рот у нее был больно
тяжелый, она не могла пошевельнуть даже уголком. Она чуть повернула глаза и
увидела свою фирменную бейсболку «Ред сокс», которая лежала на стуле у кровати.
Через козырек тянулась грязно-серая полоса. Когда-то на ее месте была роспись
Тома Гордона.
Папик, попыталась сказать Триша, но только закашлялась.
Покашляла-то совсем ничего, но почувствовала такую боль, что ее передернуло.
– Не пытайся говорить Триша, – подала голос медицинская
сестра, и по тону девочка поняла, что сейчас ее родственников попросят из
палаты. – Ты больна. У тебя воспаление легких. Двустороннее.
Ее мамик, похоже, ничего этого не слышала. Она уже сидела на
кровати, поглаживая исхудавшую руку Триши. Она не рыдала, но слезы выкатывались
из глаз и текли по щекам. Пит стоял рядом с ней и тоже молча плакал. Его слезы
тронули Тришу куда сильнее, чем слезы матери. Позади него, рядом со стулом,
стоял отец.
На этот раз Триша не попыталась заговорить, только поймала
взгляд отца и произнесла одними губами, очень четко: «Папик!»
Он наклонился к ней:
– Что, сладенькая? Что ты хочешь?
– Я думаю, этого достаточно, – вмешалась медицинская сестра.
– У нее участилось сердцебиение, от волнения может подняться температура, а это
нам совершенно ни к чему. Поэтому я хочу попросить вас…
Мамик поднялась:
– Мы любим тебя, Триш. Слава Богу, ты спасена. Мы будем рядом,
но сейчас тебе надо поспать. Ларри…
Но отец даже не повернулся к Куилле. Наклонившись над
кроватью, по-прежнему всматривался в лицо дочери:
– О чем ты хочешь меня попросить, Триш? Что тебе нужно?
Она посмотрела на стул, на отца, снова на стул. На его лице
отразилось недоумение, она уже решила, что он не догадается, чего ей хочется,
но мгновением позже он заулыбался. Повернулся, взял со стула бейсболку,
попытался надеть ей на голову.
Триша подняла руку, которую гладила мать. Рука весила с
тонну, но девочка сумела ее поднять. Разжала пальцы, сжала, разжала вновь.
