Теперь рассмеялся я и, отсмеявшись, сказал:
— Простите, Верховный, но так не бывает. Вас четыреста профессиональных солдат. А нас только семеро. Восьмой — охотник из местного племени. И вы хотите, чтобы мы поверили в возможность равноправного сотрудничества в данных обстоятельствах? Извините, но это смешно. Вот вернётесь на Дрхену, хоть как-то наладите жизнь, и тогда мы с вами свяжемся. И, возможно, сами предложим сотрудничество. Извините за жёсткие слова, но как можно доверять расе, которая устроила ядерную бойню на собственной планете? Вы первый, кто не стал бы этого делать. Поэтому наш ответ таков: сунетесь к Пирамиде — будете уничтожены. Безжалостно.
— Что ж, спасибо за искренность. Тогда давайте рассмотрим второй гипотетический вариант.
— Давайте.
— Мы возвращаемся в точку прибытия, разбиваем там лагерь и спокойно ждём, когда откроется канал на Дрхену. Ну разве что попросим у вас этот… как его… полевой синтезатор пищи. Чтобы не тревожить особо местную фауну.
— При оружии?
— Конечно. Мы не проигрывали сражения, чтобы сдавать оружие.
— Так проиграете его. Это я вам обещаю. Поймите, Верховный. Вы рассуждаете как солдат, и я уважаю вашу позицию. Мы же рассуждаем как хозяева ситуации. А хозяева обязаны заботиться о… ситуации. Она же такова, что земли вокруг Пирамиды на десятки дней пути принадлежат племени того самого охотника, который нынче у нас в гостях. Подчёркиваю — в гостях. Ибо пришёл, в отличие от вас, с миром. Так вот, после обсуждения данного варианта с ним — а мы его обсуждали, поверьте — был сделан вывод, что он нам не подходит. Племя Свема не желает, чтобы на его земле расположились вооружённые чужаки.
— И что из этого следует?
— Из этого следует, что мы не позволим вам этого сделать.
Я помолчал, и Верховный молчал в ответ. Мне казалось, я слышу, как трудно ему даётся эта пауза.
— Послушайте, Верховный, — сказал я как можно мягче. — Давайте подводить черту. Иначе наш разговор может длиться до бесконечности. Предложение или ультиматум — назовите как угодно. Но суть одна. Вы принимаете наши условия, и лишь тогда наши отношения могут получить дальнейшее позитивное развитие. Иначе прольётся кровь, и она будет на вашей совести.
— Мы не боимся крови, — сказал Верховный.
— Я ни на секунду не сомневаюсь в храбрости киркхуркхов, мы успели в ней убедиться, — подсластил я пилюлю. — И мне почему-то кажется, что вы проявите величайшую храбрость, согласившись на наше предложение. Да, я забыл сказать, что, как только откроется канал на Дрхену, оружие будет вам возвращено в целости и сохранности.
— Сколько у нас времени на размышления?
— До вечера устроит?
— Вечер — понятие растяжимое.
— Когда солнце опустится на ладонь от кромки леса, — вспомнил я Свема. — Ладони у нас с вами примерно одинаковой величины. Ваши чуть длиннее и шире.
— Хорошо. Тогда ещё одно, командор.
— Слушаю вас, Верховный.
— Отзовите ваших воздушных соглядатаев. Меня нервирует, когда за мной следят. Это мешает принять верное решение.
— Соглядатаев?
— Ну-ну, командор. Неужели вы думали, что мы не заметим этих автоматических разведчиков над нашими головами? Кстати, у нас есть чем их сбить. Это я вам сообщаю в знак доверия. И жду от вас ответного знака. Пусть это будет единственной маленькой уступкой, на которую вы согласились по отношению к нам.
Мне потребовалось несколько секунд.
— Договорились. Я немедленно отдам им команду возвращаться.
— И не запустите новых?
— До вечера — нет. А там всё будет зависеть от вас.
— Спасибо.
— Пожалуйста. Кстати, не могли бы вы ответить на один вопрос? Сейчас, в общем-то, уже всё равно, но он меня почему-то интересует.
— Задавайте. Если смогу, отвечу.
— Как вы узнали о существовании этого места? Те трое киркхуркхов, которые вернулись отсюда на Дрхену, не должны были ничего помнить о том, что с ними произошло.
— Они и не помнили, — мне показалось, что Верховный должен сейчас улыбаться. — Но существуют, знаете ли, способы возвращать память.
— Ясно. Значит, нас подвёл гуманизм. Так я и думал.
— Вы поступили… благородно. Мы это ценим.
— До связи, Верховный.
— До связи, командор.
Я отключил рацию и тут же закурил. Руки у меня заметно дрожали.
— Ты молодец, — сказала Марта. — Только… Впрочем, об этом потом.
Влад улыбнулся, одобрительно подмигнул и вытер пот со лба.
Глава 20
Свежие следы молодого ойова Свем обнаружил почти сразу, как только вошёл в лес — там, где в озеро с этой его стороны впадал широкий ручей. Следы вели от ручья на заход солнца. Свем определил, что ойов пил здесь воду совсем недавно, может быть, когда Свем с Никитой на его чудесной машине уже подлетали к берегу озера.
Как быстро учится человек, думал Свем, разглядывая следы и определяя направление движения ойова и приблизительное время, необходимое для того, чтобы его догнать, убить и притащить тушу обратно на берег.
Учится и привыкает.
Всего третий раз он летел на этой машине, а уже знает, что подобные самодвижущиеся изделия рук человеческих (оказывается, именно человеческих, не божественных!) называются «машинами» и летать в них не страшно. То есть уже не страшно.
Свем усмехнулся, припомнив, чего ему стоило преодолеть свой ужас, когда он впервые поднялся над лесом внутри этой штуковины, источающей незнакомые и тревожные запахи.
Да, привык, привык. И это, наверное, хорошо. Боги оказались людьми. Пусть почти равными богам, но всё же людьми. Такими же, как он. Из плоти и крови. И они приняли его хорошо. Значит…
Тут мысли Свема всегда начинали путаться. Вот он достиг своей цели, добрался до Хрустальной горы и нашёл там богов, которые оказались людьми. И что дальше? Возвращаться назад? Он соскучился по жене, но эта рыжая, которую он спас, Машша… Один её запах кружил голову. А голос? Как может быть в голосе женщины столько тайн и обещаний? Колдовство, не иначе. И глаза. Свем мало чего боялся в этой жизни, а если и боялся, то умел победить страх. Но в эти прозрачные зелёные глаза он старался не смотреть. Ибо понимал — здесь победа ему не светит и можно пропасть навсегда.
Или он уже пропал?
Даже не из-за того, что повстречал Машшу. А потому, что он достиг Хрустальной горы.
К прежней жизни возврата нет, неожиданно понял Свем и даже остановился, поражённый ясностью и обжигающей правдой этой мысли.
Да, он может вернуться в племя. Хоть завтра попрощаться и отправиться в обратный путь. Но в племя вернётся совсем другой Свем. Ему уже не захочется быть лучшим охотником. Он даже не уверен, что ему захочется жену или любую другую женщину племени, несмотря на то, что по жене он соскучился. Ему захочется… Что? Рассказать об увиденном? Так не хватит слов. А даже если и хватит, ему никто не поверит. Потому что одно дело — слушать около вечернего костра сказки стариков о Хрустальной горе, на которой живут боги, и совсем другое — дневные рассказы молодого сильного мужчины, лучшего охотника племени, о том, что такая гора действительно существует, но только это не гора вовсе, и внутри неё живут не боги, но люди. Только очень могущественные и… Нет, не поверят. А как только не поверят, то немедленно сочтут, что боги покарали Свема за его дерзость и лишили разума. И тогда он станет изгоем. Свем Одиночка — это одно. Свем Изгой — уже совершенно другое. Он не хочет быть изгоем. Разве что Никита отвезёт его на своей летающей машине и высадит прямо возле общинной хижины на глазах взрослых мужчин, женщин, стариков и детей. На глазах всего племени. Но Никита может и не согласиться. И даже скорее всего не согласится, Свем это чувствует. А просить Свем не станет. Если хочешь остаться сильным, нельзя ни о чём просить у тех, кто сильнее тебя — эту истину Свем Одиночка усвоил с самого раннего детства.
