Пригибаясь, словно под обстрелом, Сема осторожно двинулся вперед.
За тридцать девять лет жизни Коля Семкин, конечно, встречался со смертью. Но чаще всего эти встречи несли на себе отпечаток обыденности и даже естественности. Умерли обе его бабушки и один дедушка, умирали от болезней и погибали от несчастных случаев далекие и близкие знакомые. Но того, с чем он столкнулся на базе «Леспромхоза №4», Сема не видел никогда. Он не бывал на войне и поэтому ему было трудно сравнить увиденное с чем-то уже знакомым. И от этого зрелище было еще страшнее.
Здесь побывала смерть.
В наступающих сумерках водитель Николай Семкин ходил от одного строения к другому и повсюду встречал одни трупы. Люди со страшными ранами на груди, с разорванными животами и, чуть ли ни напрочь оторванными головами, люди, которых – почти всех! – он знал лично, валялись мертвые и залитые собственной кровью по всей территории базы.
Те, кто здесь побывали, не оставили никому не единого шанса. Кто-то пытался сопротивляться и еще продолжал сжимать в мертвых руках топоры и ружья, и среди трупов Николай обнаружил одного убитого тигра, двух волков и медведя. Звери были убиты выстрелами из ружей и ударами топоров и ножей, но было видно, что умирали они не сразу и до последней минуты пытались унести с собой как можно больше жизней двуногих.
Словно в кошмарном сне, мало что соображая, Николай бродил от одного дома к другому. Он нашел не только убитых. Одиннадцать лесовозов было на базе и семь из них стояли здесь. Вернее, не они, а то, что от них осталось. Перевернутые неведомой силой, с сорванными и смятыми кабинами, с двигателями, превращенными в металлическую кашу…. Отчего-то вспомнилось, что матерый взрослый медведь в эту пору года, к середине лета, набирает вес в шестьсот с лишним килограмм и легко может сломать хребет изюбрю одним ударом лапы….
«Медведь, внучек, – вспомнил Сема рассуждения ныне покойного деда-охотника, – самый умный зверь из всех живущих на земле. И самый выносливый и сильный. Даже тигр ему уступает. На человека медведь нападает редко, но если его разозлить или, не дай Бог, ранить…. Вот ученые говорят, что мы, люди, произошли от обезьяны. Не верю я в это. Где-нибудь в Африке, может, и так. А мы, русские, от медведя произошли. Это точно. Уж больно повадки у него человеческие и сам он на человека похож. Сними с убитого медведя шкуру и посмотри – вылитый человек. Только голова немного другая. Оттого-то медведь нас, людей, и недолюбливает, что мы его, медвежью природу, вроде как предали, по другому пути пошли. Волки собак тоже из-за этого ненавидят. Правда, с медведем и человеком все не совсем так, как у волков с собаками. У медведя ненависти большой нет. Только презрение и гордость. Ну, и зависть еще и обида тоже. Он же, медведь, всегда был хозяином тайги, а человек с его хитростью, ружьями да техникой всякой стал сильнее…».
Да. Медведи. Медведи, тигры, волки… Они что, взбесились? Все сразу? Все сразу взбесились, объединились, напали на базу и поубивали всех? Ага, а потом разломали всю технику. Вон, даже ДТ-75 на боку валяется… Елки, что же делать… надо уносить ноги отсюда. И поскорее. Уже совсем темно, и, если звери вернуться… Но как? Река! Там, у причала должны были остаться лодки! Точно. Вниз по реке до ближайшего поселка. Это теперь самый безопасный путь. Взять какое-нибудь ружьё, патроны… Или нет, не надо ружья. Сюда я шел безоружным, и меня не тронули. Значит, нужно и дальше так. Только, вот, пожевать что-нибудь захватить, сигареты да заначку, что от последней получки осталась….
Через пятнадцать минут темный силуэт лодки с низко пригнувшимся в ней человеком практически бесшумно отчалил от берега и, развернувшись носом по течению, медленно растаял в наступившей ночной безлунной мгле.
Глава пятая
Отряд пользовался нежданно-негаданно свалившимся на них всеохватным абсолютно дармовым и неограниченным отдыхом на полную катушку.
В первый день, когда люди еще не отошли от своего чудесного воскрешения в месте, которое, по их неприхотливому солдатскому мнению, мало чем отличалось от рая, отдых шел довольно вяло и даже несколько скованно. Но уже следующим утром пообвыкшие бойцы готовы были устроить настоящее веселье.
И таки устроили.
На многое способен человек, когда до него окончательно доходит, что смерть отступила, дело сделано, а впереди только приятная неизвестность. Ох, на многое….
Начали, как водится, с трехдневного загула. Считая и день пробуждения. По молчаливому согласию и с непосредственным участием Велги, Дитца и Ани (авторитет белой колдуньи был, практически, равен авторитету офицеров, а в некоторых случаях и превосходил его).
Во второй день гуляли прямо на берегу моря, куда официанты и прочие слуги по желанию людей и под непосредственным руководством Домохранителя-завхоза Ганса Ивановича (по всеобщей договоренности решили называть Домохранителя именно так, с чем тот охотно согласился) снесли достаточное количество столов, легких кресел, шезлонгов, зонтов от солнца и всего необходимого для устройства пикника на свежем воздухе со всеми мыслимыми удобствами.
Место выбрали не сразу у дороги, напротив Дома Отдохновения, а чуть дальше, где в море впадала меж двух холмов чистая прозрачная речка, живо напомнившая Валерке Стихарю бесчисленные речушки Черноморского побережья Кавказа.
– Эх, братцы-камрады, хорошо! – говорил он, поблескивая бедовыми глазами. – Прямо, как дома. От нас до моря была ночь езды на паровозе. Ну, чуть дольше. В отпуск – милое дело. Вечером сел, а на следующий день ты уже гуляешь по набережной Сочи в широких штанах! Помните? – и он не сильным, но довольно музыкальным голосом запел, – «В парке Чаир голубеют фиалки, снега белее черешен цветы. Снится мне пламень весенний и жаркий, снится мне солнце, и море, и ты». Правда, говорят, романс этот в Крыму написан, и парк Чаир тоже там находится, но в Сочи все равно песня эта хорошо на душу ложилась. А вечером, в ресторане, когда…
– Да брось, Валера, – усмехнулся Вешняк. – Сочи, ресторан, «В парке Чаир»… Видел, небось, краем глаза те Сочи, да и то издалека, а нам теперь тут заливаешь. Где мы были, и где Сочи? Сочи…
– Я уж не знаю, где ты был, Серега, под Рязанью, наверное, а я так в Сочи каждый год до войны ездил, понял? Эх ты, деревня…. Ладно, чего там Сочи! У нас тут получше всякого Сочи будет. И выпивка, и хавка, и девочки, что надо! Только, вот, шашлыки я бы официантам не доверил. Эй, Ганс Иванович, мангал нужен, дорогой. И мясо свежее. Лучше свинину, потому как баранину я не уважаю. И лука побольше. Сейчас я вам, родные мои, такой шашлычок сварганю – цимес! Пальчики оближете и до смерти, чтоб ей сто лет мимо нас ходить, не забудете.
Второй день был еще длиннее первого. Времени хватило на все. Несколько раз садились за стол, залазили, охлаждаясь, попеременно то в море, то в речку. Майер вообще уселся в речной воде по грудь, держа в правой руке бокал с вином, а в левой сигару и, по мере опустошения бокала, громко требовал у своей девушки по имени Марта своевременного долива. Марта охотно доливала. Его примеру тут же последовали Малышев и Аня, которым, правда, захватили бутылку с собой и доливали себе сами.
