Взглянув наверх с затуманенным от сочувствия выражением (а мне было жаль и Малакки, и, признаться, себя), я встретился взглядом с О'Брайаном. Он смотрел на меня сверху вниз, и губы его кривились в саркастической усмешке.
— Надеюсь, его повесят за это, — сказал он.
Я отвернулся и посмотрел в глаза Малакки, покрасневшие, широко открытые. Он прошептал:
— Ты тоже все знал?
Я кивнул. Ложь — как учил меня Доктор — самый отвратительный вид шутовства.
— Да.
Казалось, прошло несколько часов прежде, чем они вернулись. На самом деле — несколько минут. У Моргана кровь отхлынула от лица, и его движения, замедленные и нескоординированные, напоминали движения оглушенного в бою солдата. Он кое-как добрался до кресла и медленно опустился в него. Дрожащими пальцами он набил трубку, но смог прикурить ее только со второй попытки. Уортроп тоже выглядел ошеломленным и периодически вздрагивал. Еще бы, так приблизиться к темной пучине смерти… Кровь запеклась, и теперь, в дюйме над глазами, ровно посередине лба у Доктора была круглая рана. Она напоминала каинову печать.
— Уилл Генри, — тихо сказал он, — отведи Малакки наверх, в одну из свободных комнат.
— Хорошо, сэр, — тут же ответил я.
Я помог Малакки подняться, положив его руки себе на плечи. Он облокотился на меня, и, спотыкаясь, мы покинули комнату. Ноги у меня подкашивались под его весом — он все-таки был на голову выше меня. Я помог ему подняться вверх по лестнице и затащил в ближайшую спальню — комнату, где пять лет назад нашли обнаженное тело Алистера Уортропа. Я опустил Малакки на матрас, закрыл дверь и упал в кресло, чтобы перевести дух. Малакки тут же свернулся калачиком, как и отец монстролога. Его коленки упирались в подбородок.
— Не стоило мне приходить, — сказал он.
Я кивнул; возразить мне было нечего — он был прав.
— Он предложил взять меня к себе, — продолжал он, имея в виду Моргана. — Потому что мне больше некуда идти.
— Других родственников у тебя нет? — спросил я.
— Все мои родные умерли.
Я снова кивнул.
— Малакки, мне очень жаль.
— Ты все для него делаешь, да? Даже извиняешься за него.
— Он не хотел, чтобы все так вышло.
— Он ничего не предпринял. Знал — и ничего не предпринял. Почему ты защищаешь его, Уилл? Кто он тебе?
— Дело не в этом, — сказал я. — Дело в том, кто я для него.
— В каком смысле?
— Я его ассистент, — сказал я не без гордости, — как и мой отец. После того как он… после пожара Доктор взял меня к себе.
— Он усыновил тебя?
— Он взял меня к себе.
— Почему он сделал это? Зачем он взял тебя?
— Потому что больше никого не было.
— Нет, — сказал он, — я не о том. Почему он сделал этот выбор — взять тебя жить к себе?
— Не знаю, — сказал я, немного опешив. Этот вопрос никогда не приходил мне в голову. Я никогда не спрашивал Доктора об этом. Думаю, он решил, что это будет правильно.
— Из-за того что твой отец служил ему?
Я кивнул.
— Мой отец любил его. — Я кашлянул, проглотив комок в горле. — Доктор — великий человек, Малакки. Служить ему… — И теперь с моих губ слетели слова, которые так часто повторял отец: — …служить ему — великая честь.
Я попробовал извиниться и уйти. Мое собственное признание напомнило мне, что мое место — рядом с Доктором. Но Малакки отреагировал так, словно я угрожаю задушить его. Он вцепился мне в запястье и умолял не уходить, и в конце концов я не смог ему отказать не только потому, что, похоже, надо мной висело проклятье сидеть у постели больных, но еще и потому, что я болезненно ясно вспомнил другого мальчика, потерявшего родителей. Я вспомнил, как он лежал в незнакомой кровати ночь за ночью, и никто не приходил его утешить. Он лежал в своем маленьком алькове, всеми забытый и никому не нужный, как фамильная драгоценность, доставшаяся по наследству от дальних родственников — слишком вульгарная, чтобы ее носить, слишком ценная, чтобы от нее избавиться.
Время от времени, в самом начале моей службы у Монстролога, я был уверен, что он слышит мои душераздирающие рыдания по ночам — слышит, но ничего не предпринимает. Он редко вспоминал моих родителей или ту ночь, когда они умерли. А когда вспоминал, это было скорее в целях наказания, как в ту ночь на кладбище: «Твой отец понял бы».
Так что я остался еще на некоторое время с Малакки. Я взял его за руку, присев на краешек кровати, в которой скончался Алистер Уортроп. Малакки, ясно, был измучен суровыми испытаниями, выпавшими на его долю. Я уговаривал его отдохнуть, но он хотел все знать. Как мы обнаружили монстров, уничтоживших его семью? Что делал Доктор в промежуток между тем, как мы их обнаружили, и той ночью, когда они вломились в дом Стиннетов? Я рассказал ему о ночном визите Эразмуса Грея с чудовищным грузом; о нашей поездке на кладбище и сумасшедшей битве, которая последовала; о нашей поездке и остановке в Дедхеме. И пересказал историю капитана Варнера. Я не упомянул только причастность старшего Уортропа к появлению Антропофагов в Новом Иерусалиме, но сделал акцент на невиновности Доктора и на его попытках ответить на критические вопросы, возникшие в связи с их появлением.
— Если бешеная собака впадает в состояние амока, какой дурак будет искать, кто виноват в ее бешенстве? — спросил Малакки. — Сначала пристрели собаку, а потом ищи источник ее безумия, раз уж ты считаешь себя обязанным его найти.
— Он думал, у нас есть время…
— Что ж, он ошибался, не так ли? А теперь моя семья мертва. И я тоже, Уилл, — добавил он будничным голосом, без тени жалости к себе. — Я тоже умер. Я чувствую твою руку, я вижу, что ты сидишь здесь, я дышу. Но внутри ничего нет.
Я кивнул. Как хорошо я его понимал! Я пожал его руку.
— Потом станет легче, — заверил я его. — Мне стало. Никогда не будет так, как раньше, но легче станет. И я обещаю тебе, Доктор убьет этих тварей, всех до одной.
Малакки тихо покачал головой, глаза его горели.
— Он — твой хозяин, он взял тебя, когда ты осиротел, — прошептал он. — Я понимаю, Уилл Генри. Ты чувствуешь себя обязанным прощать и оправдывать его, но я не могу простить этого твоего… как, ты сказал, называется его профессия?
— Монстролог.
— Этого монстролога. Охотника на монстров… Что ж, он не отличается от тех, на кого он охотится.
Он замолчал, произнеся этот приговор. Веки его дрогнули, ресницы опустились, и он наконец закрыл глаза. Но, даже заснув, он продолжал крепко держать меня за руку, и мне пришлось потихоньку приподнимать его пальцы один за другим, чтобы высвободиться.
Спускаясь вниз по лестнице, я вздрогнул, ибо вечернюю тишину разорвал барабанный стук в дверь и крик Доктора пойти и открыть. Что еще случилось? Я не знал, что и думать. Вдруг монстры опять напали на кого-нибудь? Час был поздний, и, возможно, их снова обуяло полуночное буйство? Или о смерти Стиннетов прослышали в городе, и люди явились к дому Уортропа со смолой и перьями? «Он не отличается от тех, на кого он охотится», — сказал Малакки. Сам я так не считал, но понимал, почему Малакки такого мнения о нем. Такого же мнения будет, вероятно, и весь город, когда узнает о зверском нападении Антропофагов.
