Ну что ж, для первого раза достаточно. Полковник поднялся и не спеша вышел на улицу. Земля под ногами качнулась: косой полет к звездам оборвался. Он вновь стоял на планете Земля.
III
За окошком был месяц май. Бодрое послеполуденное солнце, свежая трава и молодые в эту пору года деревья. Тихое для Москвы время дня – обед уже закончился, а час пик еще не наступил.
Он остановил свою волгу за оградой университетского городка. И, взяв с заднего сиденья букет ромашек, пошел к корпусу журфака. В вестибюле вахтерша улыбнулась ему как старому знакомому. Прозвенел звонок с пары, и побежали-застучали каблучки, зазвенели голоса, поплыло облако парфюма и сигаретный дух.
Будущие журналистки-вертихвостки спешили на свободу. Он стоял, а поток обтекал его, оставляя вокруг него свободное пространство.
И в это пространство вошла она. В зеленом, нежно-салатного цвета костюме, бежевой блузке, поблескивая кулончиком – «стрельцом» на золотой лошадке. И на ногах туфельки-лодочки под цвет костюма.
– Привет, – сказала она.
– Ромашки, – сказал он.
– Мерси, – сказала она.
– А давай сегодня махнем на Арбат, – сказал он.
Они вышли под сень деревьев.
– Почему здесь нет белок? – спросила она.
– Хочешь, будут? – сказал он.
– Не надо, пусть белочки останутся в лесу.
– Пускай, – согласился он. – Поехали?
– А может, полетим? – рассмеялась она.
Он улыбнулся.
– Можем и полететь. Выбирай, королева.
– Не будем пугать честной народ.
– Не будем. Руку, королева. – Он, открыв дверцу машины, усадил ее на переднее сиденье.
На Кутузовском случилась «пробка». Они стояли, зажатые в стаде автомобилей, минут десять. И не было им дела до «пробок», автомобилей и людей. Они говорили, смеялись. А потом, поглядев на безобразие за окном, переглянулись и одновременно произнесли:
– Летим.
У водителя стоявшего сзади авто на миг потемнело в глазах; что-то словно вдавило его в сидение. А волга взмыла ввысь, перевернулась вверх колесами и стремительно унеслась вверх.
– На Арбат? – спросила она.
Машина падала в бездонную голубизну неба. Москва под крышей падающего в небо авто становилась все меньше.
– А давай махнем в Петергоф, – сказал он.
– Погуляем по парку?
– Помнишь фонтаны-шутихи?
– Теперь твоя очередь мокнуть...
* * *
Не воняло тиной, как на Москве-реке, или застоявшейся водой, как на Чистых прудах. С Невы тянуло пронзительным запахом моря. Спустившись с полярных широт, плыла городом белая ночь. Призрачная игла адмиралтейства с притворным равнодушием соседствовала в небе с такой же сомнамбулической луной, готовая при первой же возможности нанизать луну на свое острие.
С Дворцовой площади каким-то кривым переулком они вышли на Невский. Здесь горели неоновые огни и шатался праздный люд. Из дверей казино, из припаркованных автомобилей доносилась разнообразная музыка эфэм-радиостанций. Под вывеской, в ореоле ресторанного сияния скучал швейцар, зарядом с ним скучал омоновец в плохо подогнанной форме, с дубинкой и наручниками на поясе. Швейцар рассказывал, как вчера на этом месте упал такой-то, с перепоя. Дал сотню баксов на чай и, пройдя не более двух шагов, упал, рухнул мордой в асфальт. В рассказе швейцара чувствовалось удовольствие. Хотелось ему, чтобы все клиенты вот так бы мордой в асфальт. Омоновец даже не делал вида, что слушает. Он курил и рассматривал женщин. Твердым, профессиональным взглядом донжуана, позвякивая наручниками. О чем он мечтал в эту чудную ночь самоубийц – неизвестно. Может быть, мечтать не умел.
На ступенях казино холеного вида женщина в дорогом вечернем платье орала дурным голосом на жирного приземистого мужика в итальянском костюме:
– Говно! Тебе еще и денег? Мудило! Говна тебе, а не денег. Я и тебя, и лахудру твою рыжую грохну!..
Тот улыбался виноватой улыбкой прохиндея. И, тяжело ворочая языком, повторял, как заведенный:
– Ал-луся, ну пару сотенок? Парочку, Алусенька?
– А щенка своего ты на что в Англию повезешь? Своего долбадуя!
– Алуся, я выиграю, я осторожно. Пару сотенок. Мне повезет.
– Грузите, – скомандовала дама охранникам, и те, подхватив мужика под руки, закинули в мерседес. – Отвезите, пускай эта зараза проспится.
Дама, поправив меховой воротник, величественно вернулась в игорное заведение.
Голубой свет супермаркета обесцвечивал мостовую, пешеходов на ней и казался зрительным предвестием ада. Где-то рядом должны быть адские врата, может, в супермаркете, может, в метро или в темном закоулке.
Две девчушки-подростка на роликовых коньках, стояли здесь же у прилавка, выбирали компакт-диски. Больше никого в зале супермаркета не было.
Они шли Невским, ничего их не задевало, массовый психоз обтекал их звуками, движением призраков и автомобилей, игрой рыхлого, расплывающегося света и резкой, острой как бритва тени. Они вынырнули из лазури рассвета, на минуту открыли первую попавшуюся дверь, – а там весело, там празднуют свою свадьбу огородные пугала, – глянули и пошли дальше.
Она задержалась у цветочного киоска. Взяла из ведерка букет фиалок, понюхала.
– Тогда были фиалки, – сказала она,
– А ты была задумчива. Стеснялась, верно?
– Не стеснялась. Я сразу влюбилась, как дурочка. Я возьму этот букетик, – повернулась она к цветочнице.
Цветочница похабно улыбнулась и нагло заломила цену:
– Пятьдесят рублей.
– Тогда всю корзинку, – решил он. – Получите свое. Идем, королева.
* * *
Второй раз полковник посетил литературно-философское общество через неделю. В «космическом корабле» ничего не изменилось, разве что светильники горели розовыми огоньками. Молодой человек по имени Роман оказался руководителем «Цитадели». Он сообщил, что пошла в печать поэма Фагота «Раз пять пропущенный через медпункт». Затем вышел на помост сам Фагот и звонко, по-молодецки оттарабанил первую главу поэмы. Медпункт в первой главе не упоминался. Главу оккупировал лирический герой, углублявшийся с наивностью маньяка в скальные недра собственного подсознания. Иногда терялась рифма. Иногда вместо стихов возникала проза. Перед таким прозаическим куском Фагот не без торжественности объявлял: «Пропуск номер...»
Полковник неплохо разбирался в поэзии, знал много стихов и даже весьма редких авторов. В компаниях бывало читал на память. Стихи Фагота никуда не годились. Как им удалось «пойти в печать»?
