Сергею, как любому человеку в невыносимой ситуации,
требовалось срочно найти виноватого, и он нашел. Его бесило ее интеллигентное
спокойствие, неспешность движений, ее умные ясные глаза. Он самого себя бесил
потому, что ему больше всего на свете хотелось, чтобы она посидела с ним еще
немного, просто так, без всяких процедур, чтобы сняла свою маску и сказала
что-нибудь, не относящееся к делу.
Ему хотелось знать, как она выглядит без маски и шапочки,
какие у нее волосы, какие губы, есть ли муж и дети. Он ненавидел ее потому, что
его к ней тянуло, и это было ненормально.
Крупно, печатными буквами он написал:
"Нет, доктор, я вас не прощаю!"
Глава двенадцатая
В шестьдесят четвертом году все носили короткие юбки. Даже
старые, толстые, кривоногие. Даже профсоюзные чиновницы и заведующие
идеологическими отделами райкомов. Даже беременные на последних месяцах.
Наташа Герасимова без конца одергивала подол короткого
широкого платья, которое сшила себе еще в Москве специально для последних
месяцев на старенькой зингеровской машинке. Она стеснялась огромного живота,
худых коленок, развалистой бабьей походки. Впрочем, ходить было некуда и
стесняться некого. Маленький гарнизонный городок напоминал общагу или
коммуналку под открытым небом. Офицерские жены разгуливали по пыльным улочкам в
халатах и бигуди, с кастрюльками и сковородками в руках. Стоило появиться в
чем-то нарядном, с прической и макияжем, тут же на тебя смотрели косо,
шептались за спиной: перед кем ты хочешь выпендриться, интересно?
Ближайшим городом был унылый голодный Кызыл, столица Тувы, и
главным развлечением считалась поездка туда за покупками. Покупать было нечего,
но офицерским женам к праздникам выдавались талоны закрытого распределителя.
Каждая новая пара обуви, каждая шмотка долго еще обсуждалась, примерялась,
ощупывалась, чтобы наконец улечься в комод идеи в огромный фанерный чемодан до
лучших времен.
Жизнь в городке была тошнотворно скучна, всякая мелочь
моментально обрастала фантастическими подробностями. Не было телевизоров,
только радио. Оно орало целыми днями, и этот звуковой фон уже не замечался.
Потом, через многие годы, Наташа ловила себя на том, что постоянно напевает
песни Пьехи и Кристалинской.
Им с Володей предоставили комнату в офицерском общежитии.
Она казалась просторной, потому что в ней почти не было мебели. Шаткая
полуторная тахтенка, накрытая грубым одеялом цвета хаки, довоенный комод,
этажерка, стол и два стула. Все казенное, с латунными бирками.
Наташа при первой поездке в Кызыл накупила сатина и ситца,
одолжила у соседки-фельдшерицы швейную машинку, и через пару недель пустую
казенную комнату нельзя было узнать. На окне трепетали веселые бело-голубые
шторки, на тахте лежало стеганое покрывало, на столе скатерть. Осталось еще
много ткани, и Наташа принялась шить детское одеяльце на ватине, кроила
распашонки, пеленки.
Мама писала ей длинные грустные письма и каждое кончалось
целой страницей вопросов. Как Наташа питается? Чем занимается целыми днями?
Какая стоит погода? О чем они вечером разговаривают с Володей? И так далее.
Наташа отвечала коротко и весело. Неустроенный быт забавлял ее. Саянское лето с
его белесой жарой и черными пыльными бурями представлялось ей необыкновенно
романтичным.
Иногда за работой она застывала на минуту, ее круглое
детское лицо вытягивалось, становилось взрослым, сосредоточенным. Она
прислушивалась к своему большому животу, и с каждым разом все отчетливей
чувствовала упругие сильные движения.
Наташа очень серьезно относилась к своей беременности,
старалась соблюдать режим, обязательно гуляла не меньше двух часов в день. На
окраине городка был маленький аэродром; за летным полем начиналась жидкая
березовая рощица, подступавшая к подножию лысой горы, Наташа собирала пушистые
нежные букеты незабудок и багульника, приносила домой, ставила в литровую
банку, и комната наполнялась горьковатым ароматом диких цветов.
Рожать ей предстояло в середине августа. Они с Володей
решили, что заранее, примерно за неделю до предполагаемого срока, он отвезет
жену в Абакан в военный госпиталь, где отличные условия и грамотные врачи.
Кончился июнь. В нижнем ящике казенного комода лежали
аккуратные стопки пеленок и распашонок. Иногда заходила фельдшерица Кира
Пантелеевна, рыхлая высокая баба шестидесяти лет. Она осматривала Наташин
живот, прижимала к коже акушерский стетоскоп, похожий на игрушечную дудку,
качала оранжевой пышной прической, поджимала тонкий рот и важно сообщала:
- Так и есть, в августе родишь, числа пятнадцатого.
Сердцебиение вроде нормальное, только не пойму, как он у тебя лежит, где попа,
где голова.
- Он? - уточняла Наташа.
- Да кто ж их разберет? - вздыхала Кира Пантелеевна. - У
тебя, впрочем, скорее девочка будет. Больно шустрый плод, прямо так и прыгает.
Специально для фельдшерицы Наташа держала на посудной полке
бутылочку крепленого сладкого вина. Кира Пантелеевна тянула вино, как чай, со
свистом, потела и отдувалась, закусывала соевыми батончиками и липкой
карамелью.
- Ты, главное, на открытый огонь не смотри, - учила она
Наташу, - а то будет у ребеночка красное родимое пятно во все лицо. Вверх не
тянись, когда белье развешиваешь, а то пуповина обовьется вокруг шейки. И не
вздумай волосы подстригать, пока не родишь. Тут вот в позапрошлом году одна
взяла и подстриглась за неделю до родов, - фельдшерица допила залпом все, что
осталось в стакане, утерлась ладошкой, - ну и вот, значит, подстриглась
майорская жена под Эдиту Пьеху, повезли ее на вертолете рожать в Абакан. Вроде
третьи роды, женщина такая крепкая, однако родила мертвенького мальчика. -
Пантелеевна налила себе еще вина, выпила, зевнула со стоном и, покачав пальцем
у Наташи перед носом, произнесла со значением: - Апсиксия!
- Асфиксия,-поправила Наташа. Ей совсем не нравились всякие
страшные истории о неудачных родах, но она терпела, поскольку никто, кроме
Пантеелевны, не мог квалифицированно прослушать ее живот и сказать, что все в
порядке. В гарнизоне был врач, хмурый молодой москвич по фамилии Усманов, но
Наташа стеснялась его. К тому же до ее приезда между Усмановым и Володей
случился тяжелый конфликт. Володя за незначительную провинность отправил на
гауптвахту солдата, у которого было обострение какой-то почечной болезни.
Доктор требовал парня освободить, Володя заявил, что он покрывает симулянта, а
через три дня солдата пришлось отправить на вертолете в Абакан и там ему
сделали операцию. Доктор накатал жалобу на старшего лейтенанта Герасимова, но
начальство как-то замяло дело, Володя был на отличном счету. С тех пор они с
доктором не здоровались.
К июлю жара стала невыносимой. Городок погрузился в пыльное
серо-желтое марево. У Наташи распухали ноги и кружилась голова, но она
заставляла себя гулять по тусклым раскаленным улицам. Прежние маршруты к рощице
за летным полем были ей не по силам.
