Массаракш, сколько сил было когда-то затрачено у нас на Земле, чтобы достигнуть полюсов, водрузить флаг и сказать: я сделал это, значит, я победил. Какие жертвы, какие славные в своей бессмысленности смерти! Амундсен. Нансен. Кук. Обитатели Саракша, сколько мне известно, никогда сюда особенно не рвались. Космогония, чтоб ее. Мир, молодой человек, поучал дядюшка Каан, не просто пузырек, а эллипсоид. Вы там, в горах, знаете, что такое эллипсоид? Прекрасно. Так вот, участки поверхности напротив больших полуосей, будучи более удалены от Мирового Света, получают, соответственно, меньше тепла. Что? Сезонные колебания температуры в умеренных широтах? Мировой Свет, юноша, не стоит на месте, он медленно дрейфует, словно маятник от одной точки эксцентриситета к другой…
До сих пор удивляюсь, как я не сошел тогда с ума. Наверное, я и вправду достаточно бесчувственная личность. И самое место мне в нашем родном КОМКОНе-2, и именно под началом Рудольфа Сикорски, еще более бесчувственного и мерзкого рыцаря плаща и кинжала.
Я снова встал на лыжню и плавно заскользил вниз: трасса аккуратно огибала торосы и скопления ледяного крошева. Сугробы на базе еще не убраны, а лыжню — вот, пожалуйте, накатали…
И все же при такой фатасмагорической космогонии они ухитрялись прицельно метать ядерные фугасы. С высокой точностью. Как любил шутить покойный, увы, принц-герцог, синус у военных всегда был больше единицы, а во время Бойни и до пяти зашкаливал. Стоп, сказал я себе. А ведь ты начал «вживаться» в Саракш. Вживаться — словечко сугубо прогрессорское, точно обозначить смысл его нелегко, но начинается «вживание» всегда с таких вот ненавязчивых мыслей. А значит, некий Максим Каммерер, инспектор-дознаватель по делу о гибели Курта Лоффенфельда, нечувствительно для самого себя пришел к выводу, что недельной командировкой на Саракш он у Экселенца не отделается.
Небо расколола лиловая вспышка, лиловый сменился синим, синий — розовым, и пошло-поехало. Яростные сполохи отражались от всего этого снежно-ледяного великолепия так, что в глазах рябило. Невзирая на защитные очки. Положительно, Саракш приветствует меня как старого, но не слишком чаемого знакомого, фальшиво улыбаясь, неестественно подмигивая и вообще всячески изображая радость. А между тем ясности у инспектора-дознавателя КОМКОНа после работы с персоналом базы не прибавилось. Зато прибавилось головной боли.
Инспектор-дознаватель Максим Каммерер вошел в кабинет начальника Полярной базы, держа на лице хмуро-сосредоточенное выражение большой комконовской шишки. Чтобы ясно было сразу, что инспектор сей — чиновник крутой, дознание намерен провести строгое и спуску, если что, никому не даст. Так. Обстановка в кабинете самая что ни на есть аскетичная. Голые стены, по всему периметру выстроены кресла, надо думать — для совещаний. Подковообразный стол, оснащенный всяко-разными пультами и мониторами. Видеофон. В углу — сейф, на сейфе — кристаллотека. В другом углу — кадка, из кадки торчит уродец, листьями напоминающий пальму, а стволом — баобаб с зеленоватой корой. От уродца исходит едва различимый горько-пыльный аромат. Какой-то мутант из-за Голубой Змеи, не иначе.
Начальник базы, некто Джонатан Вовид, оказался крупным мужчиной лет пятидесяти. Длинные волосы его были собраны на затылке в хвост и, судя по сальному блеску, не мыты по крайней мере несколько недель. Обрюзгшее лицо еще хранило остатки той красоты, которую в дрянных книжках принято называть «ангельской». Инспектор Каммерер убрал мысленно лишнюю дряблость и морщинистость, дорисовал нежный юношеский румянец на щеках, чуть увеличил глаза — для чего пришлось уменьшить опухлость век, а ресницы у Вовида и так были длинные, аки у девицы. И томный взгляд. Хм. Интересно…
Грозный вид инспектора, похоже, не произвел на Вовида решительно никакого впечатления. Начальник базы неторопливо переменил позу на менее ленивую и указал перстом на одно из кресел. Можно было подумать, что гибель выездного врача базы и провал ключевого резидента для него событие столь мелкое и незначительное, что нет никакого смысла отрывать его, Вовида, от множества важных дел. Инспектор Каммерер с каменным лицом придвинул кресло поближе к столу.
— Прилетели все-таки, — скорее пробормотал, чем сказал Вовид. — А я все изложил в отчете. Валяйте уже, задавайте ваши вопросы… инспектор.
А ведь ты боишься. Чего-то ты боишься, засранец, что-то скрываешь за дешевой бравадой. Ничего, сейчас ты у меня и споешь, и спляшешь.
— Довожу до вашего сведения, Джонатан, — процедил сквозь зубы инспектор-дознаватель, — что я наделен самыми широкими полномочиями. Самыми широкими. Поэтому не будем валять комедию.
— Не будем, — ерническая искра промелькнула в томных очах Вовида. — Но мне нечего добавить к…
— Расскажите, — перебил его Каммерер, — желательно в подробностях, обстоятельства прибытия Гурона на базу. А затем — убытия.
Ничего сверхинтересного, оказывается, в этих обстоятельствах не было. Это, оказывается, мы там, на Земле при всяком ЧП начинаем бегать по стенам и заседать в Мировых Советах. А это, оказывается, Саракш, и прогрессоры — это прогрессоры. И гибнут они, вообразите, иногда. Но если очень интересно…
Инспектору Каммереру было интересно. Оказывается, сам момент прибытия он, Вовид, не наблюдал, но, по словам очевидцев, Гурон вывалился из бота прямо в форме имперского офицера, сплошь изгвазданный в грязище и кровище. Потребовал горячей ванны и гражданской одежды. Потом был осмотрен врачом базы Анной Лотошиной, которая и констатировала психический спазм. Далее его отправили на Землю первым рейсовым — по его же личной и настоятельной просьбе. Вот и все.
Я терпеливо слушал весь этот бред, хотя ясно же, что Вовид врет и изворачивается. При этом плевать ему с высокой башни ПБЗ на мою грозную маску всемогущего инспектора. Или… Что же такого успел натворить Левушка-ревушка на Полярной базе? О! У инспектора Каммерера, оказывается, есть мнение на этот счет.
— Джонатан, вы отправили на Землю не прошедшего рекондиционирование прогрессора?
Неопределенное движение головой и бровями, мол, а ты чего хотел?
— Находящегося в состоянии психоспазма?
То же движение.
— И сделали это только потому, что он об этом попросил? Я могу поговорить с врачом Анной Лотошиной?
— Увы, не самое подходящее время. Она несколько нездорова.
Ахнуть бы сейчас кулаком по столу да рявкнуть: «В глаза смотреть, тараканья немочь!» Или хотя бы вот так…
— Вовид, кажется, ваш сын — практикант КОМКОНа?
— Да, а какое…
— Переводчик миссии народа голованов, — уже утвердительно сказал инспектор, а я мысленно перевел дух.
Бедный, бедный Александр Б.! Кто бы подумал, что у столь милого и любезного юноши окажется такой неразговорчивый родитель?
— Да, но какое отношение это имеет…
— Может быть, и не имеет. А может быть — наоборот, — я постарался выговорить сие как можно более многозначительно. И даже весьма зловеще. Проклятая профессия.
