– Я про плитку ему не говорил. Кто он такой, чтобы все ему докладывать? Ладно, Петрович, меня пацаны ждут. Трынька у нас сегодня. Это только ты, как сыч, сидишь в берлоге, – засобирался Паляницын.
– Почему это сижу? Вон, к шести на футбол иду.
– А что там смотреть? Наши выиграют три-два, – брякнул Паляницын, не подумав, и поспешно добавил: – Или два-один.
Факт отказа Чичикову настолько потряс воображение полковника, что он позабыл – Петрович не в курсе про гуру Федора, да и вообще никакого отношения к ООО «ЦРК» не имеет. Но, похоже, завхоз что-то такое подозревал, потому что немедленно ответил:
– Вот и поглядим, как они этих «моряков» три-два дернут. Интересно, кто откроет счет? – завхоз хитро прищурился.
Паляницын исподлобья посмотрел на Свистка: «Знает, что ли, про Федора? Ну и хрен с ним!» – и скомканно распрощался. Здесь нужно было думать – каково его, Паляницына, место в заваривающейся в городе Н. каше.
За Чичиковым Паляницын чувствовал страшную силу. Становиться поперек такой силы было чистым безумием. Но Чичиков – человек в городе Н. пришлый. Сегодня он здесь, а завтра ищи его. Городские же обстоятельства останутся как были. Вот если бы впутать Чичикова в эти обстоятельства и задержать в городе. Вот если бы по-настоящему натравить Чичикова на Перетятькинскую банду. Чтобы стал, наконец, Паляницын нормальным куратором нормального института, чтобы играл по нормальным, общепринятым правилам, без всей этой мистики и чертовщины. Вот только зачем Чичикову мертвые души? Вот где собака порылась. На что готов он ради них пойти? Сколько мертвых душ ему надо? И можно ли помочь ему в его поисках? Скажем, дать ему понюхать досье – Паляницыну запало в память, как Чичиков обонял директорскую визитку – на известных людей города, может что вынюхает. А ему, Паляницыну, с этого может что и обломится. Теперь следовало подумать, каким боком подать директорской шайке проблему завхоза. Каким боком обернется всем им несговорчивость или же сговорчивость завхоза. Здесь важно понять, что сам директор видит в Чичикове. Эх, вот бы напугать Перетятькина Чичиковым…
Нестор Анатольевич обитал в уютной трехкомнатной квартирке. С мягкой мебелью, пушистыми коврами, обоями бледных тонов и рассаженными повсюду: на креслах, кушетках, сервантах, кухонных шкапчиках – мягкими игрушками: зверятами, покемончиками, куколками. Проходя мимо большого плюшевого медведя, Нестор Анатольевич кивал – как поживаешь, приятель? И называл мысленно «приятеля» Нестором Анатольевичем. Розового зайца называл в мыслях Тамарой Лазаревной, то есть именем супруги. Когда она устраивала ему выволочку или закатывала истерику, Перетятькин заходил в спальню и грубо дергал сидевшего на прикроватной тумбочке зайца за длинное ухо, приговаривая: «Ну, каково тебе, Тамарочка?» Страуса он вопрошал, бывало: «Ну что, доченька, не сладко тебе замужем за этим крокодилом?» Крокодил сидел напротив и грустно щурил желтые стеклянные глаза. С ним Нестор Анатольевич не разговаривал никогда, так же, как и никогда не общался со своим зятем. Был среди этого зоопарка и Паляницын, в образе ушастого покемона. С ним сейчас сентиментальный Нестор Анатольевич и общался, ожидая приезда Паляницына.
– Эх, Покемон Покемоныч, мутант ушастый. Знаю, о чем думаешь. Одна мыслишка у тебя в голове – как тех, кто тебя кормит, обжулить. Научили тебя использовать человеческие слабости, – директор легонько щелкнул покемона по уху, – вот ты все на них и построил. А у самого слабостей полные штаны. И самая главная – любопытство. Лучше бы ты следовал совету Петровича: много будешь знать – мало не покажется. – Завхозом был старый, советских времен бегемот, прослуживший долго подушкой и оттого с протертой до блеска матерчатой спиной. – Гиппопотамыч, чем же ты мог заинтересовать ловца душ Чичикова?
Директор обвел взглядом кабинет, всех игрушечных персонажей, прикидывая, кем бы мог быть Чичиков. Почему-то захотелось, чтобы Чичиков был писающим мальчиком. Писающих мальчиков у директора в коллекции не было: их не делали в мягком исполнении. По крайней мере, таковые на глаза не попадались. Перетятькин представил, как бы он водрузил мальчика на стол и подставил под воображаемую струю игрушечный унитаз. И каждый раз, произнося: «А ну, отвечай, Чичиков!» – нажимал бы рычаг смыва.
Мелодично пропел звонок. Перетятькин поставил покемона на полку, погрозил ему пальцем и крикнул:
– Тамарочка, открой, пожалуйста! Это, должно быть, Вячеслав Тихонович.
Паляницын вошел в кабинет.
– Тамарочка! Чайку нам! – распорядился Перетятькин. – Садись, Вячеслав Тихонович.
Тот сел, и Перетятькин принялся разглядывать какую-то точку на его рубашке. Паляницын знал эту его манеру и привык не обращать внимания на мелкую странность.
Директор же рассматривал тонкоэфирного паразита. Тот у Паляницына и вправду был похож на покемона – ушастый и неуклюжий, с выражением одновременно любопытства и хамского высокомерия на пухлой рожице. Сейчас «покемончик» сидел, расставив ноги, и недоуменно переводил взгляд с одной на другую, поворачивая головку, словно китайский болванчик. Перетятькин мысленно дернул его за ухо. Покемончик вздрогнул и глянул на Перетятькин более-менее осмысленным взглядом, исполненным едкого презрения. Паляницын шумно вздохнул и сказал:
– Что-то душно у тебя, Нестор Анатольевич. Ты бы кондиционер включил.
– Тамарочка! Включи кондишн.
Тамарочка, высокая сухопарая жердь, с подчеркнуто серьезным выражением лица внесла в кабинет поднос с дымящимися чашками, конфетницей, заполненной леденцами пополам с печеньем и сахарницей. Директор любил сладенькое.
– Спасибо, Тамарочка, – проворковал Перетятькин, – иди голубушка.
Тамарочка кивнула и молча вышла.
– И как это у тебя, Нестор Анатольевич, получилось так жену воспитать?
– Ах, – махнул рукой тот, – пустяки. Давай о главном.
Паляницын с отвращением смотрел, как директор берет с подноса чай, позвякивая ложечкой, размешивает сахарок, отпивает, аккуратно кладет за щеку леденец – все это неторопливыми, точными, аккуратными движениями. И рассказывать начал, только когда директор задумчиво уставился на его переносицу. Паляницын пригладил волосы, взялся за чашку, но тут же отставил.
– Петрович души Чичикову не продал.
– Что за души?
– Как обычно, мертвые.
– Я спрашиваю – чьи? Фамилии.
– Это надо уточнять.
– Плохо работаешь, Лаврентий, – поморщился директор.
– Да уж как умею, – огрызнулся Паляницын. – Ты что, Петровича не знаешь? Такой расскажет. Я целый час его пытал, что да как.
– Врешь, – невозмутимо сказал Перетятькин, увидев, что человечек Паляницына отвернулся. – Пытать ты его не пытал.
С другим Паляницын стал бы спорить, божиться, повышать голос, даже угрожать, стараясь убедить в своей искренности. Но доказывать Перетятькину, что не врешь, – дело бесполезное. Перетятькин видел собеседника насквозь.
