Когда Гриша разогнулся и восстановил дыхание, то снял рубашку, обнажив торс, и потребовал от Алика срочно лечить безобразный синяк. Синяк разрастался и густел цветом на глазах, Собственно, ради этого поучительного зрелища Гриша и обнажился.
В гости к Белозёровым Григорий теперь захаживал часто, по поводу и без. Они стали единственными его друзьями в этом городе. С Аликом у него установились вполне куртуазные отношения. А Кириллу даже показал свою кибернетическую систему, чем привел того в полный восторг. «Я же говорил, что ты гений!» — «Ладно, гений, только Алику не говори, пусть думает, что я просто картежник».
Насчет карт Алла часто заводила разговор и с Гришей, и с мужем. Всё не давало ей покоя, что такой человек и так рискует.
— Если ты не хочешь карьеры в науке, то с твоей головой ты же можешь такую карьеру в бизнесе сделать! Я тебе, Гриша, точно говорю. Поначалу поможем. Что же, всю жизнь в карты играть? Смешно для взрослого мужчины, — как-то раз укоряла она его.
— Мне уже многие предлагали помочь. Но я предпочитаю оставаться вольным философом. Поверь мне, Алик, это — нирвана. Давай будем вместе вольными философами.
— Серьезно? — Алла рассмеялась и спросила у мужа: — Кирюша, я похожа на вольного философа?
— Яволь, моя госпожа, — с готовностью отозвался тот. — Вылитый Кант. Я вообще считаю, что твои работники тебя за эту философию и любят.
— Да будет вам, охламоны, издеваться над женщиной. За глаза, небось, всех нас дурами держите.
— Грешен, — тут же признался Григорий, — я с женщинами играть не сажусь. Женщина или совсем не умеет играть, или, если уж играет, то лучше любого мужика.
— И с автомобилями у вас так же, — добавил Кирилл.
— Ладно, прощаю. Но все-таки ты же можешь так проиграться, ведь даже жизнь проигрывают.
— Ну, обычно это не своя жизнь. Свою кто ж отдаст, — невозмутимо пожал плечами Григорий. — Крупно проиграться хороший игрок не может. А я — хороший игрок.
— Гриша, дорогой, если ты всё время выигрываешь, так кто же с тобой играть сядет?
— Есть, мать, такое слово — азарт. Чем игрок ничтожнее, тем азартней, иные не водятся. Что же, разве в бизнесе твоем по-другому?
— В моем — по-другому.
— Значит, и ты — хороший игрок. Ну а вообще в бизнесе?
— Да, всяких лохов хватает…
Карты оказались у них единственным разногласием, во всём же остальном царило полное единодушие. Обнаружилось совпадение взглядов и на музыку и на живопись, — Алла однажды устроила целую экскурсию по дому, показывая полотна своего супруга, — и на романтику гор и походов. Сам Григорий в походы не ходил, но сочувственно относился к этому занятию.
— Я не хожу в горы. Я просто люблю стоять один на вершине. А взбираться, ползти — в этом есть что-то муравьиное.
— Да ты что, Гриша, ты же не знаешь, — приструнила Алла. — Альпинисты очень мужественные люди!
— Муравьи тоже мужественные. А еще хорошо зайти в реку, чтобы вода по грудь, и слушать голос реки. Нирвана. Давай, Алик, Кирюха летом вместе? Вы куда обычно ходите в походы?
Оказалось, что супруги ходят каждый в свой поход. Сперва идут вместе в группе, а через несколько дней Кирилл по-английски, не прощаясь, куда-то сваливает. Никак его рядом не удержать. И ничего ведь жене не рассказывает — где был и зачем.
— Значит, и у тебя имеется тайна, Кириан? — как-то раз спросил Цареград товарища.
Сидели они одни, в лаборатории Кирилла. Разговор происходил в тот бурный период жизни Марка Самохвалова, когда он пытался наладить свой личный бизнес на перепродаже электроники, поэтому появлялся на работе крайне редко. И потому некому было досаждать Григорию ироническими репликами, шуточками и сигаретным дымом.
Григория всё больше интересовал Кирилл, загадочным характером и тем, что во взгляде его почти не было смерти. Хотя это свойство — видеть в глазах людей смерть — Григорий и считал своим личным закидоном, но относился к нему серьезно. Что это за человек: жена, умная и проницательная, считает его одним, а он-то совсем другой?
Кирилл хмыкнул. Хотелось ему рассказать о своем, была у него тайна. Но больно уж странная, такая, что не решался рассказать даже всё понимающему Алусику.
— Ага. Так их есть у тебя.
— Ну есть. Такое дело, Гриша… Жаль, не был ты на перевале Звенящем, между Чатырдагом и Узуклумом. Там такой рассвет… Такого рассвета нигде не увидишь. Тогда бы ты понял. Знаешь, где-то есть страна, земля такая. Не знаю даже, как она называется, но она точно есть. Мир, не нанесенный на карту, в общем. Я его часто вижу. По-моему, таких снов не бывает. Слишком всё настоящее. Даже язык слышу, каким там разговаривают. Просыпаюсь и помню слова. А что за слова? Не могу перевести. А ведь в настоящем сне всегда понимаешь чужой язык.
— Да ладно, старик, не бери в голову. Я тоже когда-то видел слишком настоящий мир с настоящими людьми. А спроси где и когда — не знаю. Знаю, что было, а как — вопрос. Может, меня инопланетяне похищали? — Григорий усмехнулся.
— Даже песни их помню, певучий язык.
— Так тебе, я понял, хочется туда, чтобы там остаться?
— Хочется, да, но чтобы остаться — не знаю.
— Мне тоже хочется к себе. Только как? Знаешь, брат, кем я себя здесь ощущаю? Космонавтом, попавшим не в открытый космос, в смысле, не в пустоту вакуума, а в густой и темный хаос. Всё разрушается к такой-то матери. Они к звездам, рвутся, понимаешь. Кому там к звездам?! — понесло Григория. — Попомни мое слово — до Луны еще долетят, а и шагу по ней не сделают. Не по Сеньке шапка. Погубят планету, смерть здесь и только. А смерти быть не должно. Вот так вот.
— Присоединяюсь, — согласился Кирилл.
В этот день они поняли, что по жизни идут в одном направлении. А Григорий открыл для себя, что не обязательно быть вольным философом, можно и кем-то иным, главное иметь свой Мир, Не Нанесенный На Карту.
Одним летним утром Кирилл Белозёров сидел у себя дома и смотрел в окно. Там, за пыльным стеклом, — в этом городе все стекла были пыльные, — на балконе стояла пара задумчивых помидоров в цветочном горшке, которые вот уже второй месяц всё никак не могли или не хотели раскрывать свои бутоны. На улице, через дорогу, росло большое дерево, трепыхались, взблескивая на солнце, листья. А еще дальше, над крышами домов, над трубами и терриконами, плыли тяжелые серые тучи. Но Кирилл ничего этого не замечал. Он видел сейчас Мир, Не Нанесенный На Карту.
В том мире ласково светило солнце. В его лучах нежился обрывистый берег моря. Кружили чайки. И плыли над водой волшебные звуки. И сверкали на склонах холмов окна домов, утопающих в цветении апельсиновых рощ. На берегу стояли люди и пели негромкую песню.
Лилась мелодия. Тонкая и чудесная. Как будто звуки земли и неба слились воедино. В ней были шорох дождя и стрекотание кузнечиков, крики птиц и шум рек на перекатах, и потрескивание веток в костре. Казалось, солнце замерло, остановило свое движение, чтобы послушать ее. И чудилось, что тише плещет морская волна, что даже чайки притихли.
