- Говори, - кивнул Михеев, - слушаем тебя. - Зачем вам все
это надо? - спросил Сергей. - Я знаю, ты, Палыч, не убивал Машу Демидову. Тебя
посадили зря. Но ведь и Герасимов ее не убивал. Это был несчастный случай.
- Значит, я, по-твоему, идиот? - тихо, задумчиво произнес
Михеев.
- Нет. Ты, Палыч, не идиот, - улыбнулся Сергей.
- Ну спасибо, майор, утешил. Несчастный случай, говоришь?-
Он опять щелкнул пальцами и спросил горничную. - Как там у нас, Олег
Анатольевич проснулся?
Горничная кивнула и удалилась. Несколько минут в гостиной
было тихо. Наконец послышались шаги, и в дверном проеме появился маленький
сгорбленный старик в белых брюках и голубой футболке. Блестящую лысину обрамлял
тонкий венчик седого пуха. Руки были под крыты татуировками,
- Доброе утро, Палыч,-сказал он, испуганно озираясь и как
будто не замечая Сергея:
- Привет, Лещ, - кивнул Михеев, - надень-ка очки. Посмотри,
какой у нас гость.
Старик достал из кармана очки, нацепил на нос, повернулся к
Сергею и впился в него маленькими близорукими глазами. В гостиной опять стало
тихо. Сергей заметил, что губы старика зашевелились, сначала он бормотал что-то
совсем неслышно, потом все громче, словно кто-то внутри него медленно
увеличивал звук.
- Паскуда!- услышал Сергей.- Отруби ему нос по самые яйца,
Палыч, либо я не выдержу, сам его, гниду, загрызу,- старик шагнул к Сергею.
- Спокойно, Лещ, спокойно, - остановил его Михеев, - видишь
ли, у него память отшибло. Ты сначала расскажи ему все, что мне тогда в "Наркозе"
рассказал, когда мы с тобой в больничке подыхали оба. Прямо так, как мне,
расскажи ему.
- А-а, под стебанутого косишь! - закричал старик.- Не верь
ему, Палыч. Фуфло гонит!
- Не волнуйся так, Лещик, сядь, остынь, - ласково произнесла
Ирина. - Посмотри, шрамы у него. В аварию попал, башкой стукнулся. Правда, не
помнит.
Старик, продолжая пыхтеть и сверкать глазами, опустился на
край кресла напротив Сергея:
- Не помнишь, значит, ничего, гумозник? Ну ладно, слушай.
Той ночью я полез на стройку за кабелем. Смотрю, идут двое от станции. Я
заныкался между плитами, сижу-не дышу, и все мне видно. Прожектор горит, светло
как днем. Машу я сразу узнал. Короче, идет она, быстро так, а ты за ней. Она
тебе говорит: "Отвяжись, Герасимов, катись отсюда". Ты ее уламываешь,
канючишь, мол, то да се, жить без тебя не могу, за тобой приехал, больной, с
температурой, давай, поехали, мол, ко мне, дома никого, только нянька старая,
глухая и плюнул ты на них на всех. А она тебе: "Герасимов, ты что, не
понял? Ты мне надоел с твоей температурой! Отвяжись, глупая обезьяна". Она
как раз к котловану подходила, тут ты кинулся на нее, схватил за плечи, стал
трясти и орать, чтоб она не смела так говорить и никогда не называла тебя
глупой обезьяной. А она рассмеялась тебе в лицо и еще раза три повторила:
"Герасимов, ты глупая обезьяна!" И попыталась вывернуться из твоих
рук. Ты ее пихнул, резко так. Она легонькая, как птичка, отлетела к краю котлована
и прямо туда. Я слышу удар, глухой, жуткий и крик. Она крикнула, но слабо
совсем. Пока падала, понять не успела, а там уж ее сразу, насквозь. Ты шагнул к
краю, глянул вниз. Минуту всего смотрел, а потом драпанул к станции. И все. И
нет тебя.
Подхожу я, гляжу, она там лежит и дергается, словно ток
через нее пропускают,- старик зажмурился, тряхнул головой,- я же ее маленькую
знал, видел, как ее здесь в коляске возили. Спускаюсь туда и сам не соображаю,
что делаю. Сначала хотел вытащить из нее железку, потянул и понял - нет, не
выйдет. Это штырь, арматура, торчит из плиты. Попробовал поднять, перевернуть,
тоже не получилось. Сколько возился там с ней, не знаю. Опомнился, смотрю,
сам-то весь в ее кровянке. А ей уж не поможешь. Отходит она. Я говорю, прости
меня, Машенька, я ж человек судимый, меня сразу заметут. Тут Палыч прибегает,
ну, то есть тогда еще Юрка Михеев. Я едва заныкаться успел, а уйти все не могу,
думаю, вдруг все же спасут? Он кричит, бьется над ней, мечется, кинулся за
помощью, привел народ к котловану, опять к ней спустился и все голову ей
держал, будто она еще что-нибудь чувствовала. В общем дальше понятно, общий
шухер, менты. Я, конечно, смылся по-тихому, но потом в себе долго грех этот
нес. Когда узнал, кого осудили, думал даже пойти в ментовку и все рассказать,
что видел. Но куда мне? Какой я свидетель? Понятное дело, не поверят, а еще и
заметут наверняка. Я ж туда воровать залез. А потом мы с Юрой, то есть с
Палычем, оказались в, "Наркозе", в больничке, на соседних койках.
Старик замолчал. Было слышно только его тяжелое, хриплое
дыхание. Он уже не смотрел на Сергея. Глаза его беспокойно шарили по столу.
- Нет, Лещ, - покачал головой Михеев, - утром я тебе не
налью. Вон молочка выпей и съешь что-нибудь.
- А как же? - старик всхлипнул и шмыгнул носом.- А за
Машеньку-то? Чтоб земля ей пухом... Налей, Палыч, душа горит, сил нет.
- Все, иди, старик, отдыхай.
Охранник бережно подхватил Леща под руку и повел на улицу. У
двери он оглянулся и посмотрел на Сергея.
- Много всякого говна видел, но ты один такой, понял?
После его ухода повисла тишина. За окном щебетали утренние
птицы. Неслышно подошел охранник и протянул хозяину коробочку размером со
спичечный коробок. Внезапно Михеев прицелился и кинул ее Сергею. Тот едва успел
поймать. Это оказалась кассета от диктофона.
- Пусть Герасимов послушает,- усмехнулся Михеев, - авось,
память освежит. Если в течение ближайших двух дней он не напишет чистосердечное
признание и не отнесет его в прокуратуру, он умрет. Нам уговаривать его
надоело. Ирку муж и ребенок во Франции ждут, у меня дел много. Хватит уж с ним
возиться.
- Зачем тебе его признание?- тихо спросил Сергей. - Срок
давности истек, да и никто не назовет это убийством. Причинение смерти по
неосторожности. Максимум два года.
- Я хочу, чтобы меня реабилитировали.
- Посмертно?
- Не перебивай, майор,- Михеев нахмурился и легонько хлопнул
ладонью по столу, - последние три года в "Наркозе" мне каждую ночь
снилась встреча с ним. Мне хотелось посмотреть ему в глаза, а потом убить. Но
когда я вышел и пожил немного на воле, я понял, что сны мои всего лишь
глупенькая, наивная сказка, знаешь, вроде старинной блатной песни про сына
прокурора. Там, на зоне, эта романтика меня держала, поднимала высоко. А здесь
она только застилала глаза. Пять лет я просто наблюдал, как он живет, и пытался
понять, есть ли альтернатива моим романтическим снам? Я мог сто раз убить его,
но это было слишком важно для меня, и я не спешил. В этом году, в марте,
приехала Ирка, и сказала, что нельзя так долго себя мучить. Надо либо начать
действовать, либо забыть и оставить его в покое. И тогда я послал своих людей
цеплять взрывчатку к его машине, я хотел устроить что-то вроде стартового
хлопка. Сесть в машину ему бы не дали, отвлекли, но взорвалась бы она у него на
глазах. Получилось все немного иначе, однако тоже неплохо. Позже, когда Ирка
рассказала мне, как он вел себя в спортивном клубе, кстати, это мой клуб, так
вот, когда она рассказала, как он там оттягивался и стрелял глазками, я понял
наконец, чего хочу: признания. Да, Юра Михеев умер. Но он не был убийцей. А
Стас Герасимов убийца. И это должно быть известно, прежде всего ему самому.
