— Если бы не это, едва ли вы обратились бы ко мне, — насмешливо протянул Крах, и, чуть помедлив, добавил: — Герцог.
— Мы можем считать контракт заключенным? — довольно улыбнулся Эйзенх — он явно уверился, что его шуточка с перстнем сработала.
— Нет. Мы еще не обговорили мою награду.
— Разве? — слегка удивленно проговорил уже не потенциальный наниматель. — Я же сказал: вдесятеро против вашей обычной ставки. Даже учитывая особые условия, сложность, и все прочее — мне кажется, вполне достаточно. Но если вам мало, мы можем обговорить дополнительную премию… после успешного выполнения задания, разумеется.
— Меня не интересуют деньги, господин герцог, — Крах ухмыльнулся. — Меня интересует нечто гораздо, гораздо более важное…
На Ан'гидеаль опустился непроглядный покров северной ночи. Город спал… Город — но не все, кто жил в нем, или же просто волею судьбы оказался в его стенах.
Не спал эльф Хлада по прозвищу Серебряный — он нервно мерил шагами колонный зал Aen'giddealle, ожидая возвращения последней из трех групп, отправившихся сегодня наверх, в человечий муравейник, по недоразумению носящий имя прекрасного города эльфов, пусть даже и имя исковерканное, как и все, чего касаются люди. Правда, не все — тут же мысленно поправил себя правитель гибнущего Aen'giddealle. Laerta несла жизнь и свет, а не боль, тьму, и разрушение, как почти все ее сородичи. Но то Laerta, она особенная. Но как не старался Серебряный отвлечься на менее грустные мысли, все его раздумья все равно возвращались к группе полуэльфов, возглавляемых последним сыном самого Серебряного. Другие трое его сыновей погибли — двоих убили в течение Кровавой седмицы, даже не посмотрев на то, что одному из юных эльфов едва исполнилось сорок — совсем еще ребенок… Третьего убили керзитовцы в одной из бесконечных стычек. И сейчас Серебряный, меряя шагами зал, безмолвно молился Мерцающей Звезде — пусть сохранит, пусть убережет последнего, единственного, любимого сына…
Не спал сын старейшины, добродушный и покладистый парень, но он не спал по гораздо более радостной причине: наконец-то он мог лечь с любимой супругой, и пусть даже более целомудренно, чем в глубоком детстве — знахарка категорически запретила любое невоздержание еще на две недели. Но ведь даже просто чувствовать под осторожными, хоть и немного неуклюжими пальцами, любимое горячее тело — это уже такое счастье, особенно после месяца страха в любой час потерять ее, единственную, драгоценную звездочку…
Не спал и отец счастливого супруга, старейшина Ан'гидеаля, мастер Керзит. Его причина была прозаической и весьма неприятной: долгий и мучительный приступ жесточайшей мигрени. От сына он слышал, что в городе объявилась какая-то невероятного таланта знахарка — точно, утром надо будет отправить на ее поиски ребят из бригады, пусть доставят. Лишь бы она оказалась человеком — к нелюдям старейшина испытывал лютую, почти что зоологическую ненависть. Он никогда не пытался разобраться в ее причинах — Керзиту вполне достаточно было самого факта существования этой ненависти, и возможности ее реализовывать. Он бы никому не признался, но на самом деле старейшина безумно радовался тому, что в дни освобождения Ан'гидеаля от грязи некоторым тварям удалось уцелеть — иначе его жизнь сейчас была бы серой и тусклой. Если бы еще не эта ярлигова мигрень…
Не спал корчмарь. Просто потому, что был занят. Слишком много гостей сразу, старая корчма давно не видела такого наплыва — пожалуй, что со времен прежнего старейшины, при котором город начал неплохо развиваться, как областной торговый центр.
Не спала Альвариэ Ллинайт, гордая дочь Севера. Лежала, вытянувшись на мягком матрасе, и думала о том дерьме, в которое она ввязалась. Пыталась разобраться, с какой это стати все это дерьмо стало вдруг не таким уж и дерьмом.
Зато та, о ком думали так многие в эту ночь, спала крепким и здоровым сном сильно уставшего человека. Лэрта долго работала сегодня с Веленом, да и Анжей со своим сотрясением тоже отнял немало сил. С лестницы он упал, ага. Раз двадцать упал, и все двадцать приложился затылком о пол. Конечно.
Анжей, кстати, тоже не спал. Сидел на своей кровати у окна — не своей, а тэйнаровской, строго говоря, но какая, по сути, разница? Юноша укутался в одеяло, прижался спиной к высокому изголовью, и не отрываясь смотрел в стекло. За окном медленно шел редкий снег, полная луна ярко освещала крыльцо корчмы и улицу. Тэйнар до сих пор не вернулся…
22
— Уходи! Уходи немедленно, убирайся, прочь, прочь отсюда!
Сейчас шаманка выглядела значительно старше своего возраста — лет эдак на восемьдесят пять. На лице четко проступили морщины, на старческой дряблой шее бешено бьется синяя вена, скрючившиеся пальцы напоминают высушенный корень какого-то кустарника, а наполненные безумием глаза посветлели, выцвели до бледно-голубого.
Тэйнар медленно попятился.
— Что ты увидела? — негромко и очень спокойно произнес он.
Старуха осеклась, на миг ее взгляд снова стал осмысленным, в нем промелькнули горечь, сочувствие, и… что-то еще. Но спустя секунду глаза вновь заволокло мутной пленкой безумия.
— Смерть! Только смерть! Шами-ни видела смерть! Твою свою, его, ее — смерть, только смерть! Смерть идет, смерть смотрит на тебя! Ты смертный, смертный, смертный! — она зашлась в приступе безумного истерического хохота, по морщинистым щекам потекли крупные слезы. — Уходи, немедленно уходи! Шами-ни не хочет, не хочет тебя видеть, и духи тоже не хотят, чтобы ты был здесь! Уходи, человек по имени Тэйнар, убирайся вон из моей пещеры.
— Ты так хочешь ускорить мою смерть? — зло сощурился светловолосый, осторожно выплетая связку парализации. Старуха не старуха, но шаманка была опасна, и он это чувствовал.
— Нет! Шами-ни не хочет смерти! Ни тебе, ни себе, ни им, но духи жаждут, да, духи жаждут… скоро будет пляска смерти, смерть спляшет и тебе, и мне…
— И им, — с вздохом окончил Тэйнар. — Мне еще раньше спляшут варги, причем на моих костях. Сегодня полнолуние, Шами-ни! Человеку не выжить в горах ночью в полнолуние!
— Полнолуние, полнолуние, полнолуние, ауууууу! — шаманка завыла, закружилась по пещере, и вдруг метнулась к ложу из шкур. Снежный кот, перепугано зашипев, шарахнулся в сторону, а старуха вытащила что-то из-под подушки и бросилась обратно к Тэйнару. — Возьми, это косточка, это когда-то была вкусная сладкая косточка, а теперь это голая старая кость, на ней нет ни волоконца мяса, но она поможет, да, она защитит! Возьми, и убирайся отсюда, убирайся, убирайся…
Плетущему надоел этот спектакль. Он резко шагнул вперед, схватил Шами-ни за плечи, встряхнул. Та испуганно вздрогнула, посмотрела ему в лицо своими прозрачными сумасшедшими глазами.
— Я уйду, как только ты расскажешь мне, что ты увидела, и объяснишь, что тебя так напугало, — жестко проговорил он.
Шаманка еще раз вздрогнула всем телом, вдруг обмякла, выскальзывая из хватки Тэйнара, и… опустилась перед ним на колени.
