Анжей протягивает руку, обнаженный по пояс Вейн, сидящий на той же кровати, мгновенно передает ему бокал вина. Полуэльф смеется, пьяно запрокидывая голову, багряное вино течет в горло, проливаясь на расстегнутый колет, пачкая светлую сорочку. Анжею хорошо, Анжею свободно, как никогда в жизни. Анжею больше нет дела ни до кого, кроме самого себя, ведь это он — главное сокровище мира, и весь мир должен пасть к его ногам!
Мягкие ладони Вейна ложатся поверх рук юноши, направляя их. Вместе они срывают с похотливо изгибающейся и стонущей Илоны кружевные панталоны из тончайшего батиста, и теперь идеальное тело девушки условно прикрыто лишь распахнутой рубашкой из того же батиста. Анжей тянется снять и ее, но Вэйн останавливает его движение.
— Абсолютная нагота не несет той таинственной красоты, как нагота слегка сокрытая, — ласково говорит он, и его пальцы проходятся по плечам полуэльфа, освобождая разом и от колета, и от сорочки.
И все же что-то мешает, что-то не позволяет ему рухнуть с головой в этот омут вожделения, похоти, и разврата. Пальцы Вейна, разминающие плечи и спину, кажутся невероятно ласковыми и сильными, грудь Илоны и ее жаркое лоно, ее безупречное тело, терпкое вино с незнакомым возбуждающим привкусом… Так хочется броситься, отдаться и взять, обращая себя в воплощение сладострастия…
Сладострастие.
Мысль-слово — как хлесткий удар стека через всю спину, насквозь, до самой груди, через сердце.
Анжей вскочил, отталкивая Вейна. Диким взглядом окинул смятую постель, краем глаза отметил непонимание и толику разочарования в глазах приподнявшейся Илоны — Пресветлый Магнус, до чего она прекрасна, как она желанна… Нет!
Озлобленно воют лишившиеся добычи варги, пахнет сталью и мясным бульоном, весело потрескивает костерок, и спокойно льется речь Эллири Артос, горной отшельницы.
— Тебе придется быть очень сильным, малыш. Твоя мощь опасна в первую очередь для тебя, и лишь потом — для твоих врагов. Каждый день, каждый час, каждое мгновение тебе придется сражаться с самим собой, не позволяя мерзости Культа взять над тобой верх. Дашь слабину, не выдержишь, сдашься — и превратишься в отвратительное существо, озабоченное лишь удовлетворением своих потребностей в удовольствии. Каждый день станет сражением с самым страшным противником, какого только можно представить — самим собой. И дай тебе все существующие и несуществующие боги сил это выдержать. Остаться собой. Всегда оставаться собой!
— Оставаться собой, — эхом повторяет Анжей. — Ты говоришь так, будто это невероятно сложно…
— Это действительно невероятно сложно. Сохранить себя, не измениться в угоду обстоятельствам, быть таким, какой ты есть на самом деле, а не каким тебя хотят видеть. Это безумно сложно, но это есть величайшее право и величайшая радость.
Ребенок, рисующий двери на стенах грозной твердыни,
Безумец, взывающий к вере, что делает низких святыми,
Певец, не боящийся казни за то, что правды не скроет -
Познают проклятое счастье: всегда оставаться собою!
Всегда… Всегда!
Воитель, не знавший сомнений, бродяга, не помнящий дома,
Утративший Бога священник, с пустыней безверья знакомый -
Едины напрасностью жизни и черной бездонностью боли,
Достойны святейшей из истин — всегда оставаться собою!
Всегда… Всегда!
Окно распахнуто ветром, пути начертаны песней.
Сердца, согретые верой, на месте светил уместней!
Хрустальный сон разбивая, не зная разлуки с мечтою,
Умеющий верить знает, как вечно остаться собою!
Всегда… Всегда!
— Эти стихи написал и положил на музыку мой муж, — негромко проговорила Эллири, закончив. У нее оказался глубокий, удивительно чистый голос, а отсутствие музыкального сопровождения совсем не портило, даже наоборот — подчеркивало смысл текста. — Запомни, пожалуйста. И останься собой.
Анжей не помнил, как натягивал на себя рубашку, с отвращением отталкивая обнаженную Илону, как выплеснул прямо в лицо Вейну протянутый тем бокал странного вина, как опрометью выбежал из комнаты, задыхаясь от презрения к самому себе и неистовой ярости, как едва не свалился с лестницы при попытке спуститься в зал — трость юноша все же забыл в комнате ла Церретов.
Он немного пришел в себя только после того, как выбежал на улицу, набрал полные горсти снега и растер лицо, впервые в жизни не боясь простудиться. Обретя способность более-менее связно мыслить, полуэльф сполз прямо на ступени крыльца, обхватил колени руками, сжимаясь в комочек, и тихо заплакал.
Оно было слишком сильное, слишком яростное, слишком настойчивое. Ему не хватало сил с этим бороться.
— Я слабый, я не могу справиться с этим кошмаром… Оно сильнее… Я не смогу, я не выдержу…
В душе Анжея полыхал безумный пожар, эмоции смешались, обратившись в сумасшедший водоворот желания и отвращения, безжалостный огонь выжигал его-настоящего изнутри, принуждая опустить руки, не сопротивляться неизбежному, отдаться этой бушующей буре Порока. Пока что Адепт сопротивлялся. Пока что Адепт боролся, не позволял захватить себя и обратить в Культ полностью, но Порок был сильнее, и Порок это знал.
Порок был повсюду, Порок сам был этим неистовым вихрем, засасывающим душу Анжея, как обычный мелкий водоворот на поверхности бурной реки в мгновение ока заглатывает упавший с дерева листок, как яростный торнадо втягивает хватающегося за доски, оставшиеся от размолотого в щепу корабля человека. Полуэльф судорожно, из последних сил пытался ухватиться за что-нибудь, найти свою соломинку — и не находил. Ничто не имело смысла, везде, куда ни глянь — лишь обреченность на смерть во имя не пойми чего.
— Зачем ты спас меня тогда?
— Я уже говорил. Ты мне нужен.
— Зачем?
— Не знаю.
Спокойный, всегда холодный голос. Сдержанные движения, ледяной взгляд светлых глаз. И слабая, едва заметная даже не улыбка — тень улыбки. Длинные изящные пальцы слегка сжимают его ладонь.
— Мы найдем выход. Я обещаю.
Когда Тэйнар узнает, что Анжей сдался, предпочел борьбе — быструю и безболезненную смерть, он только усмехнется презрительно, и процедит что-нибудь вроде: «Я был о нем лучшего мнения. Видимо, зря». А потом уйдет туда, где его никто не найдет, и будет курить сигарету за сигаретой, невидяще уставившись в одну точку. Будет молча оплакивать того, кто стал ему дорог. Никто не увидит, как ему на самом деле больно. Никто и никогда. Такой он — Тэйнар.
Анжей до крови прикусил губу, и теперь с равнодушно-отстраненным интересом наблюдал, как алые капли падают в снег, расцветая причудливыми экзотическими цветами.
Потом он встал, отряхнулся, и пошел обратно в корчму. Держась за перила, поднялся на второй этаж, нашел свою комнату, осторожно приоткрыл дверь — Тэйнар лежал на постели прямо в одежде, неровно дышал во сне, пальцы правой руки, свесившейся на пол, нервно подрагивали. Полуэльф осторожно подошел, взял лежащий в ногах плед и укрыл спящего. Сам он закутался во второй плед, сел на пол рядом с кроватью плетущего, прижался щекой к ладони, и почти мгновенно уснул.
