Мы пробираемся сквозь толпу принаряженных женщин и девок, разглядывая их, а они разглядывают нас. Это местный обычай. В княжьих хоромах живут только отроки, не достигшие возраста быть мужем. От нас туда взят Брага, остальным надо выбрать хозяйку. Проще говоря, жену. Постоянную или временную – по желанию. Понравится девка, поп тут же окрутит – здесь это быстро. Глянется вдова – иди к ней. Дальше, как сложится. Слюбится – венчайся, нет – живи так, если не гонят. Свободных женщин в Курске много; многие вдовеют по второму и третьему разу. Жизнь кмета на границе Поля половецкого короткая…
Нас пристально разглядывают. Весть о приезжих разнеслась, в соборе было не протолкнуться. Преобладали женщины, пришедшие за сужеными. Заполучить кмета почетно и выгодно. Кмет кормится из княжьих закромов, ему дают серебро, из похода он привозит добычу – если возвращается, конечно. У женщин дети – их надо растить, им хочется ласки и защиты. Взамен кмет будет обихожен и досмотрен. Выгода обоюдная. Мне обзаводиться женой не хочется, но Малыга наказал не привередничать: в Курске такого не любят. Раз приехал, живи по обычаям!
Женщины выбрали первыми. Оттеснив девок, обступили ватагу. Никакого хихиканья и томных взглядов: разговор деловой и конкретный. Какой у кого дом и хозяйство, сколько детей и какого возраста – чем старше, тем лучше, не придется тебе пестовать, ну а сама хозяйка – вот она! Гляди, оценивай…
Меня окружили и галдят, перебивая друг друга. Преобладают вдовы, но затесалось и несколько девок. Последние выразительно смотрят, но молчат: девкам навязываться соромно. Вдовы не стесняются. В растерянности оглядываюсь на Малыгу, тот в ответ ухмыляется. Малыга местный, и поступил хитро. Нанял сваху, сказал ей, чего хотел бы, та прикинула и отвела сотника к вдове. Вечерком, чтоб нескромный взгляд не зацепился. Малыга со вдовой поглядели друг на друга, поговорили и срядились. Теперь стоят рядом: кряжистый, еще не старый сотник в новой свите и с саблей на поясе и миловидная, пухленькая женщина лет тридцати. На ней новенький шелковый платочек – подарок Малыги. Батько купил его на торгу перед службой, а по окончании подарил. Пришедшим женщинам все стало ясно, сотника оставили в покое.
– У меня и детей-то нету! – говорит, приступая ко мне, бойкая черноглазая молодка. – Самой осьмнадцать. Замужем году не была. Дом большой, хозяйство справное, пироги пеку укусные…
– Дрянь твои пироги! – перебивает другая, круглолицая. – Мои весь Курск знает!
– Зато ты неряха! – парирует черноглазая. – Сметье неделями не выносишь!
– Я?! – Круглолицая задыхается от возмущения. – Да у меня на подлоге снедать можно. Это ты рубаху раз в лето моешь!
– Брешешь!..
Бабы лаются, толкая друг дружку в грудь. Остальные с интересом наблюдают. Тоска… Смотрю поверх сцепившихся молодок. В стороне от обступившего меня кружка стоит женщина в линялом платочке. Понева на ней не новая, рубаха – застиранная. Постеснялась, видимо, подойти, эти заклевали бы. Женщина худенькая, но миловидная. Серые глаза под большими ресницами смотрят робко. Красивые глаза, как у Юли…
Отодвигаю спорщиц плечом, подхожу к сероглазой. Она смотрит недоверчиво.
– Как звать?
– Милицей.
– Меня – Некрасом. Вдова?
Кивает.
– На постой возьмешь?
Застенчивая улыбка…
– Да у нее двое детей! – подлетает черноглазая. – В доме шаром покати, а сама изба не сегодня-завтра завалится! Идем ко мне, кмет! Пироги спекла, юшку сварила, мед есть. У Милки и хлеба-то нету, дети сидят голодные…
– Брысь!
Черноглазая отшатывается. Беру Милицу за руку – теперь можно – и веду к торгу. Первым делом платок – обычай! Выбираю шелковый, нежно-голубой – он идет к глазам Милицы – и сразу повязываю поверх прежнего. Дома перевяжет, замужней женщине или вдове даже на минуту показаться простоволосой – позор. Обычай исполнен. Можно шагать к ней, но из головы не выходят слова черноглазой.
– Дома действительно ничего?
Краснеет и опускает глаза. Стыдно. Пришла за мужем, а накормить нечем.
Иду в обжорные ряды. Валю в мешок пироги: с убоиной, рыбой, капустой. Добавляю сверху горшок с густым коричневым медом. Крынку с молоком вручаю Милице – донесет. У меня в одной руке – мешок, в другой – кувшин с пивом: событие надо отметить. Муку, крупу, сало и яйца торговец привезет к вечеру – он знает, где Милица живет. Кажется, все. В последний миг спохватываюсь:
– Детям лет сколько?
– Богдану – пять, а Лелечке – три.
Пять для пацана – возраст в этом мире. Покупаю маленький ножик и яркую красную ленту. Ножик – в сапог, ленту – за пояс. До карманов в этом мире пока не додумались. Милица семенит впереди, прижимая крынку к груди. Минуем городские ворота. Посад, узкая кривая улочка. Неказистая избенка, покосившийся забор. Это мы поправим… Во дворе – мальчик и девочка. Пацаненок крепенький, сероглазый – в мать. У девочки глаза карие, волосы черные. Ясен пень, в отца…
Пацан держит сестренку за руку. Та не отводит взгляда от крынки, а пацан смотрит на меня – оценивает.
– Поклонитесь! – сердится мать.
Кланяются.
– Пошли есть! – предлагаю торопливо. Нам эти церемонии…
На столе из отскобленных добела досок режу пироги. Они еще теплые и пахнут одуряющее. Милица разливает по кружкам молоко. Дети набрасываются на еду. Права была черноглазая… Наливаю себе и Милице пива. Ем немного – не голоден. Она, поглядывая на меня, отщипывает понемножку. Хмурюсь. Милица испуганно хватает кусок…
Первой отваливается Леля. Еще посматривает на горшочек с медом, но сил больше нет. Следом сползает с лавки Богдан.
– Идите, погуляйте! – приказывает Милица.
Богдан берет сестренку за руку. Господи, совсем забыл!
– Леля! – протягиваю ленту.
Девочка подбегает, хватает и несет матери. Та принимается вплетать ленту в косичку. Леля крутит головкой, пытаясь разглядеть, мать шикает. Богдан хмуро смотрит. Достаю и выкладываю на стол ножик. Богдан подходит, берет. В этом мире оружие – желанный подарок. На лице Милицы тревога – ножик острый.
– Обещай! – говорю Богдану. – Что никого им не ударишь!
Он задумывается.
– А половца можно?
Киваю.
– Других не буду! – Он сует ножик за пояс. – Ты будешь с нами жить?
Взгляд суровый. Строгий пацан, старший мужчина в доме.
– Если позволишь.
Он снова думает.
– Меч подержать дашь?
– Дам.
– Живи!
Он берет за руку сестру, уходят. Милица прибирает со стола, садится напротив. Что теперь?
– Я… – Она смотрит в стол. – Зык два лета как сгинул – из Поля не вернулся. Я не хотела брать мужа, хотя сватали. Зык люб был мне. Жили, пока серебро не кончилось, потом худо стало. Корова сдохла, курей зимой поели. Оскудели совсем…
