Спираль — знак змеи, искушения, женского коварства. Плоть
оборотня — темница ангела, который до сих пор жив и страдает многие годы.
Обычно они умирают внутри гоминидов, когда те совсем юные.
Но здесь особый случай. Жизнь ангела внутри оборотня поддерживается для
достоверности образа, для того, чтобы в глазах светилось что-то человеческое. Надо
отдать должное злым силам вечной ночи, они это здорово придумали.
Странник долго не мог понять, что она такое на самом деле. У
гоминидов не бывает острого чутья, им не свойственна гибкость и лёгкость мысли.
Гоминиды видят и слышат только себя, каждый как будто окружён зеркалами, в
которые готов глядеться бесконечно, не замечая ничего, кроме собственного
отражения в разных ракурсах.
И пахнут они совсем иначе.
Сначала ему казалось, что она человек, как он. Она умела
слушать других. Вокруг неё не было зеркальных стен. Иногда ему даже хотелось
рассказать ей все о себе и казалось, что она поймёт. Но он не сделал этого, он
вовремя догадался: она не человек. Оборотень. И залёг на дно на восемнадцать
месяцев.
Больше такого не будет. Она ответит за все. За свою ложь и
за его иллюзии, за своё дьявольское чутьё и за его унизительный страх.
Кроссовки мягко пружинили по влажному асфальту. Крепкий
широкоплечий мужчина в светлом спортивном костюме бежал по скверу. Он был
красив, и знал это. Седина, жёсткие мужественные морщины делали его ещё
привлекательней. От него веяло силой, здоровьем, благополучием.
Две девушки, проходившие мимо, оглянулись. Он улыбнулся им.
Они замешкались, заулыбались в ответ. Он помахал рукой и побежал дальше,
чувствуя, как они на него смотрят. Две мёртвые самки. Две тени в мире вечной
ночи. Пусть себе идут, ангелы в них давно задохнулись.
Странник увеличил звук. Симфонический оркестр играл
«Симфонию №5» в его честь. Голоса скрипок пели бодро и весело, как поют
освобождённые ангелы на небе. Скоро к ним присоединится ещё один.
* * *
В половине девятого утра Зацепу разбудил тихий рык
резервного мобильника. Накануне вечером, после выполнения своих супружеских
обязанностей, Николай Николаевич дождался, когда заснёт довольная жена,
отключил звонок и поставил аппарат на режим вибрации.
Сейчас аппарат рычал у него под подушкой. Зацепа выскользнул
из постели, на цыпочках ушёл в гостиную.
— Надо срочно встретиться, — произнёс приглушённый голос
Гроша.
— Что-нибудь случилось? — спросил Зацепа, с трудом сдерживая
нервный зевок.
— Случилось.
— Ну давай, говори. Он появился в квартире?
— Нет. Он не появлялся и вряд ли теперь появится.
— Как это? Я не понял.
— Слушай, Коля, я через двадцать минут буду ждать тебя в
кафе напротив твоего дома. Знаешь, это, французское, возле супермаркета, забыл,
как называется. Придёшь, все расскажу.
— Куда ты так рано? — спросила сонная Зоя, когда он после
душа прошёл на цыпочках через спальню в гардеробную, за одеждой.
— Позвонили с работы. Спи.
— Да что такое, в самом деле! — Зоя резко села на кровати. —
Без десяти восемь, у вас там пожар, что ли?
— У нас предвыборная кампания Лаврентьева. — Зацепа скинул
халат и запрыгал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину.
— Лаврентьева? Ты что, собираешься пиарить эту сволочь?
— Почему сволочь? Нормальный политик, как все. — Зацепа влез
наконец в брюки, но молния заела.
Зоя сползла с кровати, принялась ему помогать.
— Конечно, все политики мерзавцы, но Лаврентьев — это что-то
особенное. Смотри, Коля, будь осторожней.
— Да почему, объясни?
— Потому, что он педофил. — Зоя со стоном зевнула и слегка
похлопала ладонью по его ширинке. — Я бы их всех кастрировала.
Зацепа натянул пуловер и спросил равнодушно:
— Заинька, откуда ты всё знаешь? Кто тебе сказал, что
Лаврентьев педофил?
— Валюшка сказала. Мы позавчера встретились с ней в салоне,
а потом вместе пообедали.
Валюшка, близкая подруга Зои, известная дама-политик,
возглавляла одну из думских фракций и как раз недавно пыталась провести
поправки к законам, ужесточающие уголовную ответственность за распространение
порнографии и совращение малолетних. В одном из толстых журналов, принадлежащих
«Медиа-Прим», было напечатано интервью с ней, где она довольно туманно
объясняла, почему Госдума категорическим большинством отвергла её поправки,
рассказывала, как ей угрожали, как пытались взорвать её машину.
— Ты разве не читал её интервью? — Зоя ещё раз зевнула,
чмокнула Зацепу в щеку и вернулась в кровать.
— Читал. Но при чём здесь Лаврентьев? Она не назвала ни
одного конкретного имени, только общие слова.
— Конечно. Она же не самоубийца. Эй, ты куда? А поцеловать?
Пришлось вернуться, подойти к Зое. Когда он наклонился, она
обхватила его за шею и притянула к себе.
— Заинька, прости, я ужасно спешу! — Он попытался вырваться,
но хватка у его жены была крепкая.
Через двадцать минут он опять влез в штаны и натянул пуловер,
бормоча извинения:
— Ты же знаешь, Заинька, утром, особенно в спешке, у меня
ничего не получается.
— Да, Коля, поспешишь — людей насмешишь. — Она зевнула и
отвернулась.
Кроме Гроша, в кафе никого не было. Зацепа заказал себе кофе
и горячие булочки с маслом. Грош медленно тянул свежий апельсиновый сок.
— Мы, кажется, нашли его, — сообщил он с широкой, ясной
улыбкой.
— Где?
— В психушке. Надо, конечно, кое-что уточнить, но, скорее
всего, это он. Ты оказался прав, когда сказал о сводках происшествий. Все
сошлось. Мои люди, которых ты назвал кретинами, вычислили каждый его шаг. —
Грош вдруг замолчал, отвернулся и стал смотреть в окно.
— Давай, Мотя, выкладывай, не томи, — прошептал Зацепа.
— Нет, Коля, сначала ты выкладывай, — Грош покачал головой и
неприятно усмехнулся, — это сейчас значительно важней.
— Что?
У Зацепы глаза на лоб полезли от такого тона, а Грош
продолжал, как ни в чём не бывало:
— Ты вроде бы взрослый человек, Коля, профессиональный
дипломат, умный, хитрый. Чего же ты так вляпался, мой дорогой?
