С чего это вдруг они стали болтать о морали и
нравственности, Дима вспомнить не мог. Но ясно помнил, как во время застолья
отметил про себя, что заместителя министра и приятного господина в светлом
костюме связывает давняя дружба. Они друг для друга Мотя и Петя, и даже
некоторое лёгкое подобострастие сквозило в голосе и во взгляде чиновного
юбиляра, когда он вдруг поднял тост за своего старого товарища, верного и
надёжного человека, за эрудита и умницу Грошева Матвея Александровича.
Кстати, именно этот заместитель чуть позже ярко засветился в
деле «Вербены» и подал в отставку.
— У древних языческих народов приносить в жертву детей
считалось делом вполне нравственным. Религия — это вечный торг людей с богами,
и дети долго оставались надёжной валютой. У карфагенян гигантская медная статуя
бога Кроноса была сделана таким образом, что ребёнок, положенный на руки идолу,
скатывался в яму, наполненную огнём. Заметьте, живой ребёнок. Финикийский бог
Ваал, о котором говорится в Книге пророка Иеремии, требовал в жертву самых
любимых детей из благородных семей и, наконец, Молох, тоже финикийское
божество, — древний символ ритуального убийства детей.
Господин Грошев был эрудирован, обаятелен. Он разговорился с
Димой просто потому, что следователь Соловьёв попался под руку, был по
сравнению с другими на том банкете достаточно трезв и умел слушать. Где-то
дома, в ящиках стола, наверное, сохранилась визитка Матвея Александровича, так
что найти приятного господина Грошева не составит труда.
— Вы что, думаете, это мог быть он? Он — душитель? Он —
Молох?
— Не знаю. Я уже старый. Думай ты, Дима.
«Кто угодно, только не он», — Соловьёв сморщился и потёр
глаза.
Труп первой девочки нашли через неделю после того банкета.
Невозможно представить господина Грошева, совершающего ритуальное убийство
ночью в лесу. Пафос его монологов сводился к тому, что человек — животное
злобное и примитивное, им движут лишь инстинкты. Мораль и нравственность —
ханжеский набор условных запретов, некая аморфная субстанция, которая постоянно
меняется и не имеет твёрдой основы.
Он сыпал фактами и именами из всемирной истории. Он отлично
разбирался в том, что касалось ритуальных убийств детей.
Ну и что? Это был просто банкетный трёп, не более.
* * *
В половине второго ночи Антон Горбунов прислал по
электронной почте всё, что сумел нарыть про абонентов, с которыми говорила Женя
Качалова.
Прежде всего, Диму интересовали входящие и исходящие звонки
за сутки перед убийством. Их оказалось не так много. Жене восемь раз звонила её
мама. Один раз Дроздова Ирина Павловна, восемьдесят четвёртого года рождения,
прописанная в городе Быково Московской области. Та самая Ика. Ей Женя ответила
и говорила три с половиной минуты. А маме своей не перезвонила ни разу.
Был звонок от Куваева Валентина Фёдоровича, шестьдесят
второго года рождения, прописанного в Москве. Ему Женя тоже ответила, и его
номер в её книжке был обозначен тремя большими латинскими буквами «VAZ». Тот
самый Вазелин.
Имелись ещё три входящих звонка от Родецкого Бориса
Александровича, сорок четвёртого года рождения, проживающего также в Москве. Из
трёх звонков Родецкого Женя ответила на два. В её записной книжке этого номера
не было.
— Шестьдесят один год, — пробормотал Соловьёв. —
Родственников с такой фамилией у Жени нет. А ведь он, этот Родецкий, был
последним, с кем она говорила, примерно за два часа до убийства.
* * *
Часа два, наверное, а может, и больше, Странник кружил по
городу. Он ходил очень быстро, почти не уставал от ходьбы, наоборот, набирался
сил. Он отправился в это ночное путешествие потому, что не хотел сразу садиться
в машину. Оставалась небольшая вероятность, что старый учитель опять выйдет на
балкон. Машина стояла под фонарём. Родецкий мог запомнить цвет, марку, номер.
Он ведь заметил Странника, когда тот переходил улицу. Вряд ли узнал в нём
своего гостя, но мало ли? Лучше не рисковать, не спешить.
Сначала он шёл, не разбирая пути, переулками, проходными
дворами. Вышагивал тяжело, мощно, как ожившая каменная статуя. Лицо его ничего
не выражало. Ветер холодил кожу. Но там, где были приклеены борода и усы,
неприятно пощипывало.
Он не смотрел по сторонам, ни о чём не думал. Страстное
желание освободить, спасти очередного ангела, жгло его внутренности, словно он
глотнул уксусной кислоты. Он хотел одного: действовать, твёрдо шагать к
намеченной цели. Если бы он остановился сейчас, то, возможно, упал бы замертво.
Мимо мчались машины, и в тёмных салонах мерещились ему
детские силуэты. Мелькали редкие прохожие. Когда они проходили близко, его
обдавало кислым козлиным запахом гоминидов, который проникал сквозь наслоения
разнообразной маскирующей парфюмерии, бензина, холодной городской пыли,
птичьего помёта, табачного дыма, шерсти, кожи.
Вроде бы цель у него сейчас была одна, вполне определённая и
простая: погулять, подождать, вернуться в переулок, где живёт учитель Родецкий,
сесть в свою машину, доехать до дома. Потом останется только лечь спать. А
утром он проснётся и продолжит жить по ту сторону Апокалипсиса. Опять станет
гоминидом. Обрастёт наружным, дополнительным слоем твёрдой непроницаемой плоти.
Улыбчивой, успешной, благополучной плоти. Странник свернётся внутри него, как
улитка внутри ракушки, как зародыш в материнской утробе. Страннику нужно
спокойно выспаться, набраться сил для очередного священного похода. Однако пока
Странник бодрствует и рвётся в бой.
Между тем он прошёл уже порядочно, не меньше трёх станций
метро. Район был смутно знаком ему. Кажется, он уже бывал здесь. Память
Странника удерживала только то, что необходимо для выполнения великой миссии и
обеспечения собственной безопасности. Все ненужные детали, мелочи отлетали, как
шелуха. Если бы сейчас его спросили, как его имя, где и кем он работает, есть
ли у него семья, жена, дети, он бы не сумел ответить. Он знал, как выглядит его
машина, знал, где находится его дом. Машина — средство передвижения. Квартира —
убежище. Там еда, тепло, сон.
И вдруг резкий, приторный, ничем не прикрытый запах гоминида
ударил ему в ноздри. Прямо перед ним из тёмной подворотни вынырнуло существо.
Со спины оно выглядело как располневшая девочка-подросток. Короткое пальтишко,
под ним юбка ещё короче. Толстые ляжки обтянуты блестящими чёрными колготками.
На уровне подколенной впадины дырка, ровный овал белой кожи. Ноги, широкие
сверху, узкие книзу, расползаются в стороны. Высокие каблуки сбиты и
перекошены. Голова маленькая, в коротких крашеных чёрно-белых перьях.
Она шла и что-то бормотала. Странник, поравнявшись с ней,
услышал тихую матерную брань. Она разговаривала сама с собой, матом. Она
ворчала, что не осталось ни одной иглы. Надо шприцы покупать. Эта зараза могла
бы бесплатно иголочки выдавать постоянной клиентуре, но нет, удавится, сволочь,
не даст, таким, как она, в лом даже пернуть бесплатно, теперь вот приходится
пилить до аптеки.
