Администратор двигался вперёд на своих журавлиных ногах,
расчищая Оле дорогу, довёл до гримёрной и исчез.
Гримёр, женственный юноша, приветствовал её застенчивой
улыбкой и дрожью накрашенных ресниц.
— Ну что, будем личико делать? — пропел он тоненько, цапнул
Олю пальцами за подбородок, приподнял её лицо вверх, повернул направо, налево,
отпустил, красиво взмахнул пеньюаром и надел его на Олю, туго стянув у шеи.
Рядом в зеркале отражалось лицо ведущего, Миши Осипова. Его
тоже гримировали, и, чтобы не терять времени, он принялся выкладывать доктору
Филипповой всю информацию, добытую его командой.
На столике, обсыпанные розовой пудрой, лежали фотографии
убитой девочки. Их купили у корреспондента ежедневной новостийной программы,
который первым оказался на месте преступления. Фотографии были не очень
качественными, но Оля разглядела характерный блеск кожи от масла, длинные
волосы, скрученные в косицы-дреды, гладко выбритый лобок.
Пару раз в кадр попало лицо Димы Соловьёва. Изображение
получилось смазанным, но Оля заметила, какой он хмурый и сосредоточенный.
— У Качалова шесть детей, от разных жён. Женя снялась в
клипе. Может, вы даже видели, его часто крутят. Называется «Котёнок, не
грусти».
— Нет, я не видела.
— Мы его пустим как заставку к программе. Вы посмотрите. А
кто такой Вазелин, знаете?
— Знаю. Пару месяцев назад ко мне попал мальчик с острым психозом,
фанат этого певца. — Оля нахмурилась, и тут же гримёр похлопал её по лбу.
— Вы мне мешаете!
— Извините, — улыбнулась Оля, и гримёр слегка шлёпнул её по
губам.
— Опять мешаете. Можете три минуты не шевелить лицом? И
глаза закройте.
Оля подчинилась, замолчала, опустила веки и вдруг
почувствовала, что засыпает. День был долгий, тяжёлый. Сейчас десять вечера,
она на ногах с половины восьмого утра.
— Вы серьёзно? К вам попал фанат Вазелина? Слушайте, это
ужасно интересно! А можно чуть подробней? — донёсся до неё голос Миши.
— Пожалуйста. — Оля старалась говорить как чревовещатель, не
шевеля губами. — Мальчик Марик, ребёнок из интеллигентной московской семьи.
Восемнадцать лет. Наркотическая зависимость с четырнадцати. Вся жизнь в ночных
клубах. Энергетические напитки и экстази. В итоге нервное истощение, попытка
суицида. Он меня в первые дни замучил песенками про кровь, кал и человеческий
ливер. Кажется, он все его песни знал наизусть. Но потом забыл, впал в
младенчество, как будто начал жить заново, набело.
— Как вам тексты?
— Гадость. Я сначала думала, что Марик бредит в рифму.
— Можете оценить эти тексты как врач? Вы считаете, Вазелин
здоров психически?
— Миша, я никогда его не видела. Как я могу поставить
диагноз?
— Но ведь это явная патология — всё время петь про кровь,
испражнения, трупы, перерезанные глотки, отсечённые конечности. К тому же он не
сочиняет ничего своего. Он берет чужие, живые песни и делает из них свои,
мёртвые. Как вы думаете, человек, который описывает изощрённые садистские
убийства в таком издевательски пародийном тоне, сам способен убить? Он всё
время думает об этом, фантазирует. Разве не могут его фантазии стать
реальностью?
— Теоретически, конечно, могут. — Оля решилась наконец
открыть глаза и не узнала себя в зеркале.
На неё смотрела женщина-вамп, картинка из гламурного
журнала, или ожившая покойница из фильма ужасов. Гримёр постарался на славу.
Глаза обвёл сине-чёрным, вокруг все выбелил, снизу до скул, сверху до бровей,
причём сами брови тоже замазал белым, как будто их нет вообще. Скулы выделил
так, что они казались в два раза шире, зато щеки ввалились, словно под ними не
было коренных зубов. Подбородок стал острым и торчал вперёд, губы выросли
новые, мясистые, кроваво-красные, с черным ободком. И всю эту красоту обрамляли
взбитые, начёсанные, дыбом вставшие волосы.
— По-моему, очень даже живенько, — сказал гримёр.
Несколько секунд Оля молча смотрела в зеркало и вдруг стала
смеяться. Слезы хлынули, потекла тушь, размазались сине-чёрные тени по белым
скулам.
— Нет, я уверен, что не только теоретически, — продолжал
рассуждать Миша.
В зеркале он видел лишь себя, самому себе с нежностью
смотрел в глаза и на Олю не обращал внимания.
— Я, конечно, не профессионал, но я знаю, многие маньяки
писали стихи, рисовали картины. Почти каждый увлекался жёстким порно и потом
разыгрывал все в жизни.
Оля стала икать от смеха.
— Я сказал что-то смешное? — удивился Миша.
— Нет, просто… Я так устала… это нервная разрядка. Простите.
Остановиться она не могла. Схватила салфетку, высморкалась.
— Что вы делаете? — гримёр оттолкнул её руку, взял кисть и
принялся поправлять грим.
— Не надо, — выдохнула Оля сквозь смех, — не надо больше
красить. Я хочу умыться.
Миша, которого давно уже загримировали, раскинулся в кресле,
курил и продолжал говорить.
— Если на минуту представить, что убийца — Вазелин. Как вам
такой поворот? Нет, в эфире я это озвучивать не собираюсь, но было бы отлично,
если бы вы разрешили мне снять мальчика, Марика, вашего пациента. Я задумал
серию передач о том, как современная индустрия развлечений, от попсы до
Интернета, сводит людей с ума, особенно подростков, молодёжь. Но и домохозяйки,
которые подсаживаются на сериалы и ток-шоу, тоже не вполне нормальны.
— Как — умыться? Что значит — умыться? — с дрожащим
спокойствием спросил гримёр, склонившись к Олиному уху.
— Я не могу появиться перед камерой в таком виде. Извините.
— Вы с ума сошли? Я сделал это лицо из ничего, нарисовал на
пустом месте! — Голос гримёра взлетел до визга. — Вы испортили мою работу!
Можно подумать, вы что-то понимаете в этом! — Он вылетел вон, хлопнув дверью.
— Ребята, у нас мотор через три минуты! — крикнул кто-то.
Оля принялась быстро снимать разводы грима, кое-как
припудрилась, тронула губы помадой.
— Да, теперь значительно лучше. — Миша поднялся и
одобрительно оглядел её. — Пойдёмте в студию, уже пора.
— Почему этот мальчик позволяет себе так разговаривать? — шёпотом
спросила Оля.
— Не обращайте внимания. Он привык работать с моделями.
— А с ними так можно? Они что, не люди?
