Дорога от станции до посёлка шла мимо заснеженного поля,
потом сквозь сосновую рощу. Они приезжали поздно. Над полем сияли зимние звезды.
Снег скрипел под ногами, от мороза слипались ноздри и слегка кружилась голова.
В доме, кроме отопления ОГМ, была ещё и печка. Её обязательно топили, пекли
картошку в золе. Картошка с крупной солью, чай с сушёным смородиновым листом.
Так они ужинали. Часто в посёлке вырубали электричество, и они проводили вечера
при свечах и керосинке.
У Оли появился яркий, совсем не городской румянец, и это
очень шло ей. Она вообще удивительно похорошела в эти три месяца. Дело было не
только в свежем воздухе и умывании чистым снегом каждое утро. Она светилась
изнутри, она чувствовала, как влюблён в неё Филиппов. Ей нравилось, что её
любят сразу двое. А какой же девочке это не понравится?
Филиппов навещал их по выходным, ночевал за тонкой стенкой.
Было всего две тёплые комнаты. Дима и Оля слышали, как он ворочается, как
дышит. Он их тоже слышал, каждое движение, каждый шёпот и вздох.
Перед сном они вместе гуляли. У Филиппова на морозе краснел
нос и запотевали очки. Для ночных прогулок в доме имелся запас валенок и старых
тулупов. Оля надевала на голову белую пуховую шаль. Они шли втроём по узкой
тропинке среди корабельных сосен. Филиппов рассказывал об африканских походах
Наполеона, о французе Шампильоне, которому первому удалось расшифровать
египетские иероглифы. Шампильону было одиннадцать лет, когда он познакомился со
знаменитым физиком Фурье, увидел его египетскую коллекцию и, рассматривая
папирусы и каменные плиты с иероглифами, заявил: «Я это прочту!»
Оля слушала, и глаза её блестели в темноте. Филиппов выразительно
размахивал руками в толстых варежках.
Сейчас, через двадцать один год, те три зимних месяца
казались целой эпохой. Качество времени было совсем другим. Каждая прожитая
минута сверкала холодно, как снег в лунном свете, горячо, как угли в печи.
Лучше не вспоминать. Либо сгоришь, либо замёрзнешь…
В тишине кабинета взорвался телефонный звонок.
«Оля!» — крикнул про себя Соловьёв, хватая трубку. Но это
была никакая не Оля.
* * *
Оля опомнилась в четверть девятого. День был забит до
предела, она почти забыла, что в девять за ней приезжает машина с телевидения.
Ноги гудели от беготни по этажам, из корпуса в корпус, в одиночку или с
табунком студентов.
Она сняла промокшие сапоги, набила газетой, поставила под
батарею, надела тапочки. Но колготки тоже промокли, а запасных не было. Голос
осип, в горле першило. Слишком много пришлось говорить сегодня. Глаза
покраснели и слипались. Дурацкое состояние, когда валишься от усталости, а
внутри все дрожит.
Критически оглядев себя в зеркале, она обнаружила, что
выглядит ужасно. Под глазами синие круги. Лицо бледно-зелёное. Ладно, это не
сложно исправить гримом. Но волосы после беготни под снегом и дождём напоминают
паклю. С такой башкой появляться на экране неприлично.
При ординаторской имелся душ для персонала. Оля одолжила у
одной из сестёр шампунь, резиновые шлёпанцы, заперлась в кабинке. Мощный напор
горячей воды — это почти реанимация. Десять минут под душем, и можно жить
дальше.
Продумывая, как лучше выстроить разговор в эфире, Оля в
очередной раз задала себе вопрос, почему серийные убийцы вызывают у публики
такой жгучий интерес?
Самые страшные злодеи, людоеды, вампиры, как правило,
существа серые, скучные. Ничего таинственного. Их психическая патология — всего
лишь концентрированное проявление бездарности. Доктор Филиппова за свою долгую
практику общения с душевнобольными людьми пришла к парадоксальному выводу, что
чем талантливей человек, тем он ближе к норме. Сочетание «сумасшедший гений»
для неё, вопреки всем авторитетным теориям, было абсурдно.
Внутренняя жизнь насильников, серийных убийц, с которыми
доктору Филипповой приходилось работать, оказывалась скудной и унылой, она
состояла из половых проблем, как будто весь человек начинался и заканчивался
гениталиями. Истязая жертву, эти существа пытались избавиться от своей позорной
озабоченности. В момент преступления они кромсали и втаптывали в землю не чужую
живую плоть, а собственные комплексы.
Анатолий Пьяных, Давыдовский душитель, являлся ярким
подтверждением этой теории. Урод с заячьей губой. Ходячий комплекс
неполноценности.
В том, что никакой информации об этом Пьяных не оказалось в
архивах, ничего странного не было. В конце восьмидесятых — начале девяностых
уничтожили много уголовных дел. Вместе с СССР развалилась старая
правоохранительная система. Очередному министру пришла идея расчистить архивы,
избавиться от мусора. Особенно рьяно избавлялись отделы серийных убийц,
насильников и людоедов. Дань советскому номенклатурному ханжеству.
Все эти аппаратчики, партийная элита, жеманились, как старые
девы, кривились, как скопцы, когда речь заходила о чем-нибудь, относящемся к
полу, будь то проституция, порнография, гомосексуализм или сексуальные маньяки.
Но главное, при расследовании серийных убийств происходило слишком много
ошибок, арестов, признаний, судов. Случалось, что расстреливали невиновных.
— Брось, — сказал Дима, — мы себя так утешаем, что в
уничтожении архивов был какой-то злой умысел, хотя бы какая-то осмысленность,
логика. На самом деле это была дурь очередного министра, не более. Если тебе не
даёт покоя несчастный Пьяных, можешь навестить моего старого учителя Лобова. Он
будет рад поболтать с тобой. Он выезжал в составе объединённой группы в
Давыдово, на два последних трупа.
Оля позвонила старику, он пригласил её в гости и рассказал о
давыдовском душителе всё, что помнил, или, вернее, всё, что считал возможным
рассказать.
Первый слепой ребёнок погиб в июне восемьдесят третьего.
Сначала хватились в интернате. Потом обнаружили одежду на берегу. Наконец нашли
тело в озере. Решили, что это несчастный случай. Девочка семи лет купалась и
утонула. Только непонятно, почему это вдруг она отправилась купаться ночью?
Вскрытие в давыдовской больнице всё-таки произвели. Врачи
говорили между собой, рассказывали своим домашним, что на самом деле ребёнка
задушили и изнасиловали, а потом уже бросили в озеро. Но почему-то все это
замяли. Никакого дела не завели. И, что самое удивительное, никто из
руководства интерната не был привлечён к ответственности, хотя бы за
халатность.
— Почему? — спросила Оля. Старый криминалист ответил:
— Не знаю.
По тому, как он нахмурился и отвёл взгляд, Оля поняла:
знает. Но ей не скажет.
В августе «утонула» ещё одна девочка. Этот случай в точности
был похож на предыдущий. Только ребёнок на два года старше. Девять лет. И опять
— ничего. Несчастный случай. Девочка купалась ночью. Вообще-то для слепых без
разницы, что ночь, что день.
