— М-м, Коля, ты знаешь, это не хуже, чем в Париже у
«Максима». Попробуй.
Вилка с куском паштета потянулась к его губам. Пришлось
открыть рот. Наверное, это правда было вкусно, очень изысканно, однако Зацепа
не мог есть. Кусок застревал в горле. Всё мерещилось, что официант смотрит
как-то многозначительно. Кстати, когда он вышел из туалета, этот холуй стоял
возле Зои, низко склонившись, и шептал ей что-то на ухо. Заметив, что Зацепа
возвращается к столу, тут же замолчал, разогнулся, ускользнул. А у Зои после
этого глаза стали другие.
Зацепа залпом выпил стакан воды, закурил.
«Всё кончилось, — повторял он про себя, — это только мои
фантазии, нервы, пустой страх. Я теперь другой человек, со мной все в порядке,
и бояться мне совершенно нечего».
На самом деле не так уж сильно он боялся. Он тосковал.
Ослабевший, но ещё живой Кастрони выл в нём, как старый пёс, которого посадили
на цепь и оставили в пустом дачном посёлке на всю зиму.
* * *
…Когда они вышли с Женей из ресторана и сели в машину, он
попытался опять заговорить с ней о ночном клубе, о том, что ей не стоит ходить
в такие заведения, это опасно, вредно. У неё вся жизнь впереди, сейчас надо
учиться, строить своё будущее.
— Что ты болтаешь? Какое будущее? — вдруг крикнула синьорина
по-русски. — Что ты знаешь обо мне, старый идиот?
Зацепа вздрогнул, машина резко вильнула вправо, потом влево.
— Осторожней! — взвизгнула Женя. — Только не хватало сейчас
врезаться куда-нибудь! Господи, как же мне все это надоело!
У Зацепы трещало в ушах. Он не только чувствовал, но уже
видел, как рушатся декорации. Женя впервые заговорила с ним по-русски. Что это
было? Провокация? Она догадалась, что он не тот, за кого себя выдаёт? Или
просто устала от чужого языка?
— Я не понимаю, детка, пожалуйста, переведи, — жалобно
попросил Кастрони.
— У меня нет никакой жизни, — она перешла на английский, —
только грязь, чёртова мерзость.
— О чём ты? — хрипло спросил Зацепа, подозревая, что она о
нём, об их любви, которая крепко воняет проституцией.
— Скажи, ты когда-нибудь видел детское порно в Интернете?
— Нет. Я знаю, что там его много, но сам не видел.
— Правда? Но ведь ты любишь не взрослых женщин, а девочек, и
тебя должно это интересовать.
— Я люблю одну девочку. Синьорину Женю. Я не маньяк, не
извращенец, просто так случилось. До встречи с тобой ничего подобного не было.
Ты же знаешь, у меня в Риме жена, двое детей, внучка.
— У них у многих есть жены, дети, внуки.
— У кого — у них?
— Неважно.
— Почему ты вдруг заговорила о детском порно?
— Не знаю. — Она заёрзала на сиденье, отвернулась,
уставилась в окно.
Осторожный Зацепа больше не стал задавать вопросов.
Поглядывал на неё, видел, как вздрагивают её плечи, слышал тихие жалобные
всхлипы. Он привык, что она часто плачет. Её смех мог мгновенно превратиться в
слезы, и наоборот. Он списывал это на переходный возраст. Остаток пути они
молчали. Когда доехали до дома в Черёмушках, вошли в квартиру, Женя побежала в
спальню, упала на кровать, лицом в подушку. Кастрони подошёл, стал снимать с
неё сапоги. Она вдруг резко развернулась, чуть не заехав ногой по его
физиономии.
— Ник, сколько лет твоей внучке?
— Одиннадцать. Почему ты спрашиваешь?
Она усмехнулась, оскалилась, как собачонка, и сказала
по-русски:
— Мне было столько же, когда это началось.
— Я не понимаю. Женя, пожалуйста, говори по-английски. —
Кастрони растерянно заморгал.
— Ох, Ник, может, не стоит? Лучше тебе не понимать, о чём я
говорю. Мне плохо, Ник. Ты даже не представляешь, как мне плохо сейчас. Я люблю
его, он гений, лучше него нет никого на свете. Мы, наверное, поженимся. Но если
он узнает… Господи, как бы я хотела вычеркнуть все это из моей жизни, забыть,
начать с нуля, стать обычной девочкой.
«Кто он? Неужели этот певец, людоед-некрофил, которому она
вешалась на шею? — простонал про себя Зацепа. — О чём узнает? Обо мне? Но она
вряд ли привела бы меня в клуб и стала знакомить с ним, если бы боялась именно
этого».
— Женя, — сказал Кастрони, — мне, конечно, нравится, когда
ты говоришь по-русски. Звучит красиво, но я ни слова не понимаю. Что с тобой
происходит? Ты, может быть, хочешь рассказать мне что-то, но не решаешься?
Почему ты вдруг заговорила о детском порно?
— Ник, ты правда любишь меня? — Это было сказано
по-английски, громким драматическим шёпотом.
— Да, Женя, конечно, я тебя очень люблю. Я много раз говорил
тебе.
— Говорил? Слова ничего не значат. Ты мог бы убить за меня?
Ты мог бы убить человека, который растоптал, утопил в грязи моё детство,
заставил раздеваться перед камерой и выделывать такое, что тебе в страшном сне
не приснится? Но если бы только это! Нет, ему было мало. Он стал торговать
мной.
Зацепе показалось, что она репетирует роль для мелодрамы.
Кастрони тихо поскуливал от волнения и жалости.
«Замечательно! — думал Зацепа. — Вот появился ещё один
персонаж. Нас было только двое, она и я. Теперь уже четверо. Третий, как я
понимаю, этот певец Вазелин. Надо бы уточнить, но нельзя. Она ведь сказала о
нём по-русски. Интересно, кто четвёртый? Кого мне надо убить?»
— Женя! Прекрати! Что ты говоришь? Что ты выдумываешь,
девочка? Зачем? — зашептал Кастрони, искренне подыгрывая синьорине, заламывая
руки и слегка подвывая на гласных.
Зацепа между тем сохранял ледяное, отрешённое спокойствие.
— Зачем? — взвизгнула Женя. — Затем, что я больше не могу
так жить. Я хочу покончить с этим. Но у него есть много записей. Если я уйду,
он сделает так, что все это увидят мои родители, учителя, одноклассники. Он
может, я знаю. Уже было, когда он снимал со мной или с другими девочками и
мальчиками разных богатых известных людей, а потом шантажировал их. И они
платили. Теперь он шантажирует меня. Требует огромную сумму. Он уже поместил в
Интернете картинки, клипы, на которых видно не только тело, но и лицо, очень
чётко, крупным планом.
Зацепа сидел на краю кровати, не в силах шевельнуться.
Кастрони бешено колотил кулаками изнутри по стенкам его сердца. В голове вдруг
пронеслась строчка из чьих-то стихов:
«Конец мог быть и пострашней,
но не придумаешь бездарней».
