— Но он не убивал своих учеников, — возразил Дима.
— Не убивал, — кивнул Гущенко, — но домогался, приставал к
девочкам, об этом многие знали. С одной ученицей заперся на ключ в классе после
уроков, чуть не изнасиловал. Она стала кричать, потом выпрыгнула в окно. Когда
все вскрылось, его даже не посадили, просто тихо уволили из школы. Если бы
кто-нибудь отнёсся к этому серьёзно, если бы его тогда, в конце шестидесятых,
обследовали, изолировали, сколько жизней могли бы спасти! Многие
убийцы-педофилы работали с детьми. Маньяк Сударушкин был талантливым детским
врачом, лечил ДЦП и убивал своих маленьких пациентов. Маньяк Сливко, который
двадцать лет истязал, зверски убивал мальчиков и снимал их агонию на
любительскую кинокамеру, вообще был заслуженным учителем РСФСР. Знаете, одно из
профессиональных заболеваний учителей, помимо варикозного расширения вен,
близорукости и воспаления голосовых связок, — патологическая ненависть к детям.
— Те три подростка нигде не учились, — сказал Дима.
— Вы уверены? — Профессор прищурился. — О них ведь до сих
пор ничего не известно.
— Именно поэтому я уверен. Если бы они учились, их бы
непременно кто-нибудь опознал. Одноклассники, учителя.
— Вы так думаете? — Гущенко выпустил аккуратное колечко
дыма. — Вы должны помнить, что в распоряжении следствия не было ни одной
нормальной, живой фотографии. Имелись снимки трупов. Смерть очень меняет лица,
вам ли не знать? Художники, которые рисовали портреты, тоже отчасти
фантазировали. В газетах и по телевизору показали посмертные слепки, и только.
Соловьёву нечего было возразить. Профессор, как всегда,
рассуждал вполне логично и говорил правду. И тут Гущенко неожиданно сменил
тему.
— А скажите, Дима, у вас ведь с доктором Филипповой особые
отношения? Вы учились вместе в школе, а потом даже, кажется, были немножко
женаты?
— Мы не расписывались, — сказал Соловьёв и почувствовал, что
краснеет.
— Напрасно, — задумчиво произнёс Гущенко, — вы очень
подходите друг другу. А Женю Качалову всё-таки убил не Молох. Это мог быть
кто-то из её знакомых. Например, отец её ребёнка. Подумайте об этом варианте.
Кстати, вы ещё не выяснили, кто он?
— Нет.
— Попробуйте его найти, это очень важно, уверяю вас. Может
быть, он женатый человек, боялся огласки, мести со стороны отца девочки и
подделал почерк Молоха, чтобы его никто не мог заподозрить. Такое в истории
криминалистики уже бывало. Вы не согласны?
— Что бывало в истории криминалистики — согласен. А что это
подражатель — всё-таки не верю, — сказал Соловьёв.
Гущенко загасил сигарету, посмотрел на часы.
— Ох, заболтался я с вами. На самом деле мне давно пора.
Сейчас придётся ехать час, не меньше. Пробки страшные. Удачи вам, следователь
Соловьёв. Рад был пообщаться.
* * *
— Ольга Юрьевна, правда, что вы раньше работали с серийными
убийцами? — спросил мальчик.
— Правда.
— А почему ушли? — спросила девочка.
— Потому что устала. Слушайте, господа студенты, у нас,
кажется, сейчас совсем другая тема.
Они столпились вокруг доктора Филипповой, смотрели на неё
горящими глазами. Только что им было скучно. Депрессии, старческое слабоумие —
что же тут весёлого? Но вот один из них решился спросить про маньяков, и
мгновенно всем стало интересно. Оля не собиралась отвечать, но их как будто
прорвало.
— А почему разогнали группу Гущенко?
— По приказу министра.
— Правда, что людоед, который делал пельмени из женщин,
сбежал из больницы и теперь на свободе?
— Правда.
— Маньяки испытывают раскаяние, муки совести?
— Да.
— Все?
— Почти все, в той или иной форме.
— Откуда они берутся?
— Этого никто не знает.
— Но когда-нибудь удастся найти причину, почему они
становятся такими? Что это? Тяжёлое детство? Травмы черепа? Шизофрения?
— Иногда, но не всегда. Слишком мало опыта в изучении их
психики, чтобы обобщать и делать глобальные выводы.
— Вы видели Чикатило? Говорили с ним?
— Видела, говорила.
— Ну и как?
— Никак. Ни рогов, ни клыков. Ничтожный, вежливый, нудный,
любил рассказывать о себе, был недоволен, что его личностью мало интересуются,
мало изучают его богатый и сложный внутренний мир. Если не знать, кто он,
невозможно представить, что это жалкое существо способно кого-то убить.
— Расскажите про самого страшного убийцу, с которым вы
работали.
— Вообще-то, у нас здесь не пресс-конференция.
— Вообще-то, лично я собираюсь заниматься судебной
психиатрией, — заявила высокая худая девочка, глядя на Олю из-под красной
чёлки, — не знаю, как остальные, но я от вас, Ольга Юрьевна, всё равно не
отстану.
Оля поняла: эта не отстанет.
— Что именно ты хочешь услышать?
— Кто был самый страшный? Кто не испытывал раскаяния, вообще
никакого? В ком не было ничего человеческого? Ни жалости, ни совести, ничего.
— Я уже сказала, угрызениями совести мучился каждый. Ну
почти каждый. Убийц, которые вообще не знали раскаяния, я встречала совсем
немного. Может быть, только одного. Он, пожалуй, был самым страшным. Вячеслав
Редькин.
Она назвала имя, тут же отчётливо вспомнила лицо и подумала:
«Кого же он мне напоминает?»
Румяный белокожий красавец, в свои семьдесят он выглядел на
сорок. Главный инженер приборостроительного завода. Москвич с высшим
техническим образованием. Женат. Двое детей, четверо внуков. Завёл себе
потихоньку вторую тайную семью. Познакомился с прелестной девушкой двадцати
трёх лет, доброй, тихой, улыбчивой Инночкой. Снял скромную квартирку на окраине
Москвы. Законной супруге говорил, что отправляется в командировку, а сам ездил
к Инночке. Ситуация вполне банальная, можно сказать, типичная, если бы не
некоторые детали. Инночка имела диагноз — олигофрения в стадии дебильности.
Каждый год она беременела и рожала. Редькин сам принимал роды. Плаценту съедал
сразу. Кровь, печень, сердце и мозг младенцев хранил в холодильнике, потреблял
маленькими порциями, запивая грудным молоком своей возлюбленной.
— Видите, как я потрясающе выгляжу, — говорил он Ольге
Юрьевне и профессору Гущенко, — я забочусь о своём здоровье, хочу прожить сто
двадцать лет. Я изучаю и использую древнейшие рецепты эликсиров молодости. Вы
ведь потребляете животный белок, правильно? Гемотаген из телячьей крови.
Косметика на основе плаценты. Даунята, которых рожала Инночка, от телят ничем
не отличаются. Да и сама она разве человек? Зато я — смотрите, здоров, хорош
собой. Кровь с молоком.
