* * *
— Чем от тебя пахнет? — однажды спросила Женя. — Потрясающий
запах. Только духи, кажется, женские.
Через месяц после их знакомства Зацепа снял квартиру в новом
доме у метро «Профсоюзная», неподалёку от дорогого оздоровительного центра,
который посещал несколько лет подряд, раз в неделю. Девочке он наплёл, будто бы
некий частный коммерческий университет в Москве заключил с ним долгосрочный
контракт на чтение лекций по древней истории, теперь он будет прилетать часто и
надолго. Женя никогда не задавала ему вопросов о его работе, легенды он сочинял
больше для самого себя, чем для неё. Ему нужна была иллюзия нормальности,
объяснимости происходящего.
Их отношения развивались в особой электрической атмосфере
взаимной лжи. Постоянно вокруг них воздух искрился. Естественное дневное
освещение казалось искусственным, солнце было лампой. Вечерами люстра под
потолком притворялась солнцем. Потолок был небом. Настоящее небо валилось вбок
и превращалась в грубый задник любительской сцены. На улице живые деревья
шуршали бумажными листьями. В комнате птички, нарисованные на обоях, щебетали и
били крыльями. Зацепа то и дело подмалёвывал декорации, ибо краски не то чтобы
тускнели — разлагались, как мёртвая плоть.
В тот день он впервые привёз её в квартиру, с
люстрой-солнцем и живыми птичками на обоях. До этого они могли уединиться
только в салоне машины, за тонированными стёклами. «Пежо» Зацепы профессор
Кастрони взял напрокат, впрочем, происхождение автомобиля крошку также не
интересовало. Она мимоходом заметила, что машина «cool», то есть классная, что
надо.
Застенчивый синьор Кастрони впервые попробовал прикоснуться
к маленькой синьорине по рецепту Гумберта. Девочка часто моргала, разглядывала
себя в зеркальце. Синьор Кастрони взял в ладони её лицо, провёл языком по
глазному яблоку. В отличие от Гумберта, он не ограничился вторым облизанным
глазом. Он мог сразу продолжить. Он стал целовать её лицо, шею, тонкие ключицы,
умирая от счастья и ужаса, под внутренний аккомпанемент заученных цитат.
«Лолита» и ещё кое-что, возвышенное, то ли из Ветхого
Завета, из «Песни Песней», то ли из «Суламифи» Александра Куприна. Строчки
скакали и крутились у него в голове, свивались клубками, энергично ползали по
мозговым извилинам.
Спинки передних сидений легко откидывались.
Она не испугалась и не удивилась, наоборот, ласкалась к
нему, как котёнок, но ниже пояса не пустила. Нет — и все. Осторожный мудрый
Зацепа объяснял нетерпеливому Кастрони, что в машине это опасно, неудобно, а
больше пока негде.
И вот наконец они оказались вдвоём в пустой квартире.
Кастрони трясло от нетерпения. Синьорина была мрачна и капризна, но всё-таки
позволила себя раздеть, взять на руки и, припав губами к его уху, прошептала:
— Только, пожалуйста, осторожней, ты первый…
Умная детка подгадала так, чтобы на простыне была кровь.
Но одуревшему Зацепе это пришло в голову значительно позже.
Она очень натурально сжалась и вскрикнула, потом всплакнула у него на плече и
вдруг сказала:
— Чем от тебя пахнет? Потрясающие духи. Они женские. Ты что,
пользуешься женскими духами?
Рубашка, которую он надел в то утро, долго провисела в
шкафу, рядом с вещами жены. Он привык к этому аромату, не замечал его, а Женин
тонкий нос учуял. Пришлось тут же импровизировать.
— Сегодня утром я ехал в лифте с француженкой. Она открыла
сумочку, выронила флакон, крышка отлетела, на меня попало несколько капель.
— Да? Надо же! Ты заметил, какие это духи? Как они
называются? Я хочу такие. Ник, милый, пожалуйста, вспомни, как выглядел флакон.
Или, вот, ты можешь найти ту француженку и спросить? Где, кстати, это было? В
твоём университете? Ник, я хочу такие духи!
Он пытался возражать, приводил множество разумных доводов.
Бесполезно. Если малышка чего-то сильно хотела, это было стихийное бедствие.
Цунами.
— Найди её, спроси, достань!
— Но это запах взрослой женщины, а ты ребёнок.
— Ребёнок? Ха! Теперь уже нет. С твоей помощью.
— Женя, в любом парфюмерном магазине сотни чудесных
ароматов. Я куплю тебе любые духи, можешь хоть ванну принимать из духов.
— Нет! Мне не надо любые! И не смей меня трогать! Видеть
тебя не желаю! — Она вырвалась из его рук и голышом побежала в душ.
Кто из них двоих был сумасшедшим? Зацепа встал, прошлёпал
босиком в прихожую, достал бумажник из кармана пиджака. Когда она вернулась, он
протянул ей пятьсот евро с жалкой улыбкой.
— Не сердись, деточка. Помнишь, тебе понравились джинсы в
бутике на Патриарших?
Она мрачно цапнула деньги и, подняв на него сухие сверкающие
глаза, сказала:
— Ты достанешь для меня эти духи, Ник. Если нет, ты больше
никогда ко мне не прикоснёшься. И не пытайся подсунуть какой-нибудь другой
парфюм, из обычного магазина. Учти, у меня собачий нюх.
— …Коля, ты меня слышишь? Где ты там витаешь? О чём
задумался? — Рука Зои Федоровны качалась у него перед носом, красные длинные
ногти сверкали, как язычки пламени.
Его всегда раздражал этот её дурацкий жест, настойчивый
призыв не задумываться, не витать, внимательно слушать только её и смотреть,
куда она хочет.
— Да, Заинька. — Он послушно уставился на плитку.
— Пожалуй, коралл — это слишком насыщено, как тебя кажется?
Хотя, если взять фурнитуру в стиле модерн конца девятнадцатого века, под
бронзу, и разбавить общий фон декоративными штучками с водяными лилиями…
Зацепа одобрил фурнитуру, лилии, коралловый цвет,
расплатился по кредитке и получил сочный поцелуй в висок, след от коего был
мгновенно удалён бумажным платком.
— Я понимаю, ты устал, но тут совсем рядом в итальянском
бутике я приглядела замшевую курточку, это «Леонардо», стоит безумных денег, но
сейчас распродажа, и я уже договорилась. Мне сделают большую скидку.
На двух машинах они проехали по проспекту к центру и через
десять минут остановились у красивой стеклянной витрины. Охранник открыл для них
дверь, вежливо поздоровался. Зацепу качнуло. Надёжная рука Зои поддержала, не
дала упасть.
— Что с тобой, Коля? Голова кружится?
— Да, Заинька. Устал. Давление.
— Ну ничего, посиди, мой хороший, отдохни. Я быстро.
Она усадила его в кресло в торговом зале и тут же исчезла в
примерочной. Он схватил какой-то глянцевый журнал, принялся листать и
почувствовал, что на него смотрят. Через минуту высокий мужской голос произнёс
по-английски:
