* * *
У старика Никонова случился приступ. Ольга Юрьевна услышала
его крики ещё на лестнице.
Никонов страдал инволюционной депрессией. Причиной его тоски
была жена. Моложе него на двадцать лет, полная, яркая блондинка, она приходила
довольно часто, но старику казалось, что между её посещениями проходит
вечность.
— Она никогда не придёт! Не хочу жить! Я никому не нужен, я
всем мешаю!
В последнее время он шёл на поправку. Доктор Филиппова
собиралась выписывать его. И тут вдруг — такое резкое ухудшение. В процедурной
он бился в руках двух санитаров, плакал, пытался разодрать себе лицо ногтями.
— Не подходите ко мне! — крикнул он, увидев Ольгу Юрьевну. —
Не смотрите на меня! Я грязный, мерзкий, моё тело гниёт! От меня воняет! Не
прикасайтесь!
— Павел Андреевич, что случилось?
Она кивнула санитарам, чтобы отпустили старика. Поняв, что
его больше не держат, он перестал биться, бессильно опустился на пол, съёжился,
закрыл голову руками и зарыдал.
— Она никогда не придёт, она нарочно сбагрила меня сюда.
Конечно, она молодая красивая женщина, а я старый урод. Её можно понять. Хочет
квартиру? Я отдам ей квартиру, и это будет справедливо. Я был с ней счастлив,
хотя совершенно не заслуживал этого счастья. Я украл её молодость, её лучшие
годы. Я предал свою семью, жену, детей, внуков. Что по сравнению с этим
какая-то квартира?
Доктор Филиппова помогла ему подняться, усадила на банкетку.
Старик дрожал и плакал. Ольга Юрьевна достала из кармана карамельку, протянула
ему. Старик очень любил сладкое, и конфета часто успокаивала его лучше любого
лекарства.
— Нет. Спасибо, — он помотал головой и горестно всхлипнул.
— Почему?
— Мне очень плохо. Я теперь знаю правду, страшную правду. Я
не хочу жить.
— Интересно, что же это за правда?
— Моя жена нарочно сбагрила меня сюда. Я здесь умру быстрей,
чем дома. У неё другой мужчина, моложе, здоровей, красивей меня. Ей нужна
квартира. Она хочет от меня избавиться и начать новую жизнь.
— Кто вам сказал?
— Сосед.
— Кто именно из соседей?
— Новенький, лысый, которого с карусели сняли.
— Глупости, не слушайте его. Он просто злой человек. Он не
знает ни вас, ни вашей жены. Он самого себя не знает и не помнит, а вы так
расстраиваетесь.
— Не надо меня жалеть! — крикнул старик и замотал головой. —
Ваша жалость только продлевает мои мучения. Я гнию заживо, и чем скорей все это
закончится, тем лучше.
Ольге Юрьевне так и не удалось успокоить Никонова.
Старик опять стал рыдать и биться. Она видела, что месяц
интенсивной терапии пошёл насмарку. Достаточно было нескольких злых слов, чтобы
хрупкое равновесие в его больной душе разладилось. Теперь придётся начинать все
сначала.
Но самое грустное, что жена его в одно из последних своих
посещений зашла к доктору Филипповой в кабинет, прикрыла дверь, достала из
сумочки коробку с дорогими духами, начала рассказывать, как благодарна за все,
какой она, Ольга Юрьевна, замечательный доктор. Потом поинтересовалась, когда
будет удобно прийти в больницу с нотариусом, чтобы муж подписал завещание, и
наконец попросила выдать заключение о полной невменяемости её мужа и о том, что
его необходимо поместить в интернат для слабоумных стариков.
— Вы не думайте, я не какая-нибудь, которая хочет от него
избавиться. Поймите меня правильно. Я работаю, оставлять его дома одного
нельзя, на сиделку ни моей зарплаты, ни его пенсии не хватит, — объяснила она и
деликатно высморкалась в бумажный платок.
Ольга Юрьевна духи не взяла, сказала, что муж её не так
безнадёжен, чтобы отправлять его в интернат. Разговор получился неприятный.
Особенно не понравилось дамочке, когда доктор сказала, что её мужу нужны всего
лишь внимание, уважение и самое обычное человеческое тепло. Никакой опасности
ни для себя, ни для окружающих он не представляет. Дамочка ушла, не
попрощавшись. Потом Ольга Юрьевна увидела, как в коридоре она кормила Никонова
йогуртом с ложечки, гладила по голове и называла птенчиком. На лице старика
было написано полнейшее счастье.
«И на том спасибо, — вздохнула про себя Ольга Юрьевна, — к
каждому третьему из наших больных вообще никто никогда не приходит. Мы их
держим, сколько возможно, потом переводим в отделение, где лежат хроники,
лежат, пока не умрут. Всех жалко, и никому нельзя помочь».
Никонова вынесли на руках санитары.
Оля встала, подошла к зеркалу, поправила волосы, ещё влажные
от дождя. Слабый крик старика стоял в ушах.
«Что же я так раскисла? Разве работать с несчастными
депрессивными стариками тяжелей, чем копаться в мозгах маньяков?»
Пришлось наконец признаться себе: да, тяжелей. Каждый раз
сталкиваешься с неизбежностью старости и смерти. Наблюдаешь, как угасает разум,
как человек уходит в темноту, и ничего не можешь сделать. Боль, отчаяние
родственников или предательство, приправленное пресным жирным соусом
самооправдания. Ледяные барьеры между близкими людьми, ужас одиночества и
эгоизма. Нет виноватых. Только жертвы. Те, кто предают и бросают больных
стариков, тоже жертвы. Сколько ни придумывай уважительных причин, как ни
пытайся забыть, всё равно не получается. Мучает совесть, грызёт изнутри страх,
что тебя тоже когда-нибудь бросят умирать в доме скорби твои дети и внуки.
Старость, болезнь, смерть — зло обыденное, безличное. Зло, с
которым нельзя бороться. А маньяки — зло исключительное, конкретное. Его можно
вычислить и остановить. Если нет никаких следов, никаких зацепок в настоящем,
надо заглянуть в прошлое.
Когда появился Молох, Оля сразу вспомнила Давыдовского
душителя Анатолия Пьяных и пыталась найти материалы по тому старому делу. Что
бы ей ни говорили, она видела очевидное сходство почерка его и Молоха. Но
материалов не нашла. На фамилию «Пьяных» поисковая система не выдала никакой
информации. В архивах института удалось отыскать только копию официального
заключения экспертной комиссии.
— Ты что, не помнишь? Все материалы были приобщены к
уголовному делу и переданы следствию, — сказал Кирилл Петрович, — я вообще не
понимаю, зачем тебе это надо.
Оля откопала сообщение о пожаре в давыдовском интернате для
слепых и слабовидящих сирот, который произошёл в ноябре восемьдесят шестого, то
есть именно тогда, когда Пьяных покончил с собой. При пожаре погибло трое
детей, две воспитательницы, одна учительница. Позже в больнице скончались от
ожогов няня и сторож. Причиной трагедии решено было считать неисправность
электропроводки.
