— Ничего, ничего не случилось, — мяукнул продюсер, — ты
кушай, не волнуйся. Дмитрий, можно вас на минуточку?
Толстяк взял Соловьёва под руку, повёл в другой конец зала.
— Умоляю, не говорите ему сейчас. У него через три часа
концерт, это чудовищно важно. Пусть он отработает, а потом уж вы сообщите. Всё
равно ничего не изменится, Женечку не вернёшь, пусть земля ей, как говорится.
Бедная девочка, бедная её мать. Не помню, как зовут. Нелли, кажется. Их у него
столько было… Боже, какое горе, какое чудовищное горе. И какое счастье, что она
не единственный его ребёнок. Тут, слава тебе господи, Валерик постарался,
наплодил дармоедов от разных баб. — Продюсер шептал в самое ухо, тяжело, влажно
дышал, пока говорил, пару раз быстро мелко перекрестился. Соловьёв заметил у
него на руке перстень с печаткой и цветную наколку, изящного морского конька.
— Погодите, откуда вы знаете? — спросил Дмитрий
Владимирович, слегка отстраняясь.
— Я? Откуда знаю? — Он нахмурился. — Честно говоря, уже
забыл. Сама по себе новость так чудовищна… Ах, ну да, звонила какая-то женщина
Валере на мобильный. Он был в ванной, я подошёл. Она мне сказала. Кажется, она
подруга матери Жени или что-то в этом роде. Ну, так мы договорились?
— О чём?
— О том, что вы ему пока ничего не скажете. Если концерт
сорвётся, это катастрофа, мы попадём на дикие бабки. А сейчас вы с нами
покушаете спокойно, я угощаю. Поговорите с ним о драке на последнем концерте.
Вы наверняка слышали, чудовищная была драка в Химках, кого-то даже убили.
Валера там выступал. Он свидетель. Ну, договорились? Умоляю вас, хотите, на
колени встану?
Продюсер схватил его за правую кисть. Соловьёв почувствовал
быструю возню влажных пальцев, успел отдёрнуть руку. По полу рассыпалось
несколько мятых купюр по сто долларов.
— Сейчас же поднимите и прекратите истерику, — сказал
Соловьёв.
Продюсер тихо зло выругался. Дима вернулся к столу, оставив
толстяка собирать бумажки, пыхтеть и шёпотом материться.
Певец успел догрызть цыплёнка и молча курил. Соловьёв сел с
ним рядом.
— Вы, наверное, насчёт того побоища в Химках? А Мишка небось
умолял, чтобы меня не трогали сегодня до концерта? Не обращайте на него
внимания, он псих, — произнёс певец, продолжая смотреть в одну точку.
— Валерий Иванович, когда вы в последний раз видели вашу
дочь Женю?
— Женю? — Качалов загасил сигарету и резко развернулся к
Соловьёву. — С ней что-то случилось?
— Случилось. Её нашли сегодня ночью в лесу, у Пятницкого
шоссе, в двадцати километрах от МКАД. Я знаю, в такой ситуации слова ничего не
значат, но всё-таки, примите мои соболезнования.
— То есть как — нашли? — Певец нервно помотал головой. —
Какие, на хрен, соболезнования?! Что вы несёте?
— Валерий Иванович, её убили, — произнёс Соловьёв, глядя в
красные от бессонницы, гневно выпученные, почти безумные глаза певца.
— Кого? Женю? Убили? Нашли? Кто нашёл? Когда? Почему? — Он
схватил салфетку, тут же бросил её, дёрнулся, задел бутылку вина. Падая,
бутылка толкнула высокий бокал с томатным соком. Прибежал официант, вместе с
ним подоспел сопящий потный продюсер.
— Миша! — крикнул певец. — Миша, он говорит, что убили мою
Женьку!
Толстяк плюхнулся на стул, покосился на Соловьёва и хрипло
пробормотал:
— Я просил его подождать. Ты должен сегодня отработать
концерт.
Официант поспешно промокнул красные и рыжие пятна на
скатерти и убежал. Соловьёв закурил и обратился к певцу:
— Валерий Иванович, мне необходимо задать вам несколько
вопросов. Это срочно. У вас шок. Но мы должны поймать убийцу. Каждый час дорог.
Пожалуйста, ответьте мне, когда вы видели Женю в последний раз?
— Нет, подождите, вы точно знаете, что нашли именно мою
Женьку? Может, ошибка? — пробормотал Качалов.
Он сразу сник, кровь отхлынула от лица. Он стал таким белым,
что Соловьёв испугался: сейчас потеряет сознание.
— Её опознала мать, Нина Сергеевна. Она сказала, что
накануне Женя была у вас. В котором часу она от вас уехала?
— Как у меня? В последний раз мы виделись в её день
рождения, неделю назад. Мы ездили за город, в ресторан, я подарил ей кулон с
сапфиром. Ей давно хотелось украшение с настоящим камушком. — Он закрыл лицо
ладонями. Плечи его мелко затряслись. Соловьёв услышал глухие, страшные
всхлипы.
— Ну я же предупреждал, ёлки! — процедил сквозь зубы
продюсер. — Что вы наделали? Зачем сказали? Это чудовищно. Видите, что с ним?
Все из-за вас!
У продюсера зазвонил мобильный. Он встал, грохнув стулом,
отошёл с трубкой. До Соловьёва донёсся тихий нервный мат. Суть монолога
сводилась к тому, что концерт может вообще сорваться, трам-пам-пам, и тогда
наступит чудовищный трам-пам-пам, практически конец света.
Певец отнял руки от лица. Дима налил ему воды, протянул
бокал. Качалов выпил залпом, закурил, пару раз затянулся и тут же раскрошил
сигарету в пепельнице. Слёзы лились из его глаз. Он вытерся ресторанной
салфеткой.
— Ладно. Будем считать, я в порядке. Во всяком случае,
говорить могу. Я понимаю, вам надо работать. Вы, конечно, ни хрена не найдёте,
но хотя бы попробуйте. Лицо у вас вроде нормальное, человеческое. Извините. Но
только говорить будем не здесь. Пойдёмте ко мне домой. Я живу рядом, десять
минут пешком.
Явился официант, спросил, подавать ли кофе и десерт.
— Нет, спасибо, — сказал Качалов и кивнул в сторону
продюсера: — Он расплатится.
Толстяк, заметив, что они уходят, пробормотал в трубку:
«Все, давай, перезвоню!» — и рванул за ними.
— Куда ты, тварь, мать твою! Подумай о своих других детях,
кто будет их кормить, если тебя замочат? А тебя замочат, зуб даю, если ты
кинешь таких серьёзных людей, тебя точно замочат!
Хорошо, что в ресторане было мало народу. Только официанты и
три солидные дамы. Все головы повернулись к ним, все глаза вспыхнули. Продюсер
орал, как базарная баба, слюна летела изо рта. Певца била дрожь. Он никак не
мог попасть в рукава плаща, который держал гардеробщик.
* * *
Девочку звали Соня. Её привезли из Института Склифосовского.
Она сидела на краешке стула и смотрела в пол. Вытравленные немытые волосы
падали на глаза. Восемнадцать лет, толстенькая, маленькая. В ноздре дырка от
серёжки. На бледной коже красные пятна, старые шрамы, свежие незажившие
корочки, следы жестокой борьбы с прыщами, свидетельства одиночества, депрессии
и ненависти к себе. А в общем, нормальная девочка. Не наркоманка, не истеричка.
Если ей похудеть немного, оставить в покое лицо и волосы, у неё будет все в
порядке. Правда, для этого ей нужна помощь. Не медицинская, а материнская. Она
ведь ещё ребёнок, детство затянулось, в нём было слишком мало любви. Она до сих
пор не может одолеть стресс взросления, подсознательно боится взрослого мира,
поскольку нет у неё тыла, счастливого детства.
