«Парк культуры… Надо же, какое странное, совершенно
мистическое совпадение», — подумал Зацепа и рассеянно произнёс:
— Хорошо.
— Да уж, лучше некуда, — женщина в трубке усмехнулась.
— Обсудим позже. У меня люди.
Зацепа отключил телефон, вернулся к столу, сел и впервые
одарил своих гостей приятной улыбкой.
— Маня, — сказал он спокойно и ласково, — вы же понимаете,
милая моя Манечка, что выполнение вашего заказа стоит значительно дороже.
* * *
Больничный сквер был залит солнцем. Оно появилось внезапно,
вынырнуло из мокрой бархатной тучи, ослепительное и холодное. Голые липы и
тополя от корней до верхушек, сугробы вдоль обочины главной аллеи, сама аллея —
все покрылось прозрачной ледяной глазурью и хрустально сверкало под солнцем.
Прежде чем вернуться в свой корпус, доктор Филиппова присела на лавочку,
закурила, достала из кармана телефон и набрала номер следователя Соловьёва. Его
мобильный был отключён. Домашний и рабочий она не помнила наизусть, а записная
книжка лежала в кабинете, в сумке.
«Что это, интересно, ты так нервничаешь? Нельзя смешивать
деловые отношения с личными. Мало ли, что там у вас было двадцать лет назад? Вы
оба успели повзрослеть, постареть. Да или нет? Вы работали вместе совсем
недавно. Пытались вычислить и поймать чудовище, были заняты только этим, но
иногда, вечерами, когда случалось остаться вдвоём, оба деревенели, и любая
пауза в разговоре могла закончиться чёрт знает чем. Это счастье, что вы оба
такие сдержанные, трезвые, разумные. У тебя муж, дети. Стыдно! Речь сейчас
вообще не о тебе и не о Диме. Речь о девочке, которую нашли в лесу у шоссе, о
неизвестном больном по прозвищу Карусельщик».
Сделав себе строгое внушение, Оля загасила сигарету,
побежала к своему корпусу, лавируя между замёрзшими лужами.
Солнце спряталось. И сразу потемнело, пахнуло холодом,
колючая крупа полетела в лицо, не дождь, не снег. Кто-то там, на небе,
размалывал льдины в гигантской мельнице и нервно сыпал на землю горстями.
Из точки «В» в точку «А» нельзя провести никакой прямой.
Они, эти точки, находятся в разных измерениях. Нельзя вернуться к себе,
двадцатилетней, и сказать: «Опомнись, что ты делаешь? Ты потом никогда себе
этого не простишь».
Сформулируй, чего ты хочешь в данную минуту, и поступай с
точностью до наоборот.
В ту далёкую минуту, двадцать лет назад, Оля хотела
вернуться к Диме Соловьёву и больше никогда с ним не расставаться. Но она
твёрдо знала: ни за что нельзя поступать, как хочется. Человек в своих
поступках обязан следовать разуму и долгу, а не сиюминутным порывам.
Ледяная крупа неслась в лицо, ветер трепал полы халата.
Навстречу шла медсестра Зинуля, гигантская женщина в пуховом платке на голове и
казённой телогрейке поверх голубого медицинского костюма. Сто пятьдесят кило
оптимизма. Натуральный свежий румянец, ясные карие глаза. Ветер туго натягивал
широкие бязевые штаны на внушительных Зинулиных ногах.
— Ольга Юрьевна, будете раздетая бегать по улице,
простудитесь! — Голос у Зинули был высокий, чистый, девичий. По выходным она
пела в церковном хоре.
— Ничего, Зинуля, это я закаляюсь.
— Ага! Закаляется она! Вон, синяя вся, бегите уж скорей в
корпус и чаю горячего выпейте, там, в шкафчике, печенье вкусное. — Сестра
поправила платок и затопала дальше, к воротам.
Оля правда продрогла и потом, уже оказавшись у себя в
кабинете, долго не могла согреться. Чаю выпить не успела. Дурацкое было утро.
Весь день будет такой, бестолковый, тревожный. Хотелось забиться в угол, побыть
одной, опомниться, собраться с мыслями, позвонить наконец Диме. Но, как назло,
её ни на минуту не оставляли в покое.
— Ольга Юрьевна, я не понимаю, всё-таки есть надежда, что он
поправится?
В её кабинете на диване сидела худая измотанная женщина лет
шестидесяти и смотрела на неё так, словно доктор Филиппова могла вытащить из
ящика волшебную палочку, помахать ею, и старый больной муж этой женщины станет
молодым и здоровым.
— Мы поддерживаем его лекарствами, пытаемся сделать
состояние более стабильным, но вылечить вашего мужа нельзя.
— Я могу его забрать домой? — спросила женщина.
— Через неделю, не раньше.
— А что даст эта неделя? Сколько вообще осталось ему недель?
Мы прожили вместе сорок лет. Он всегда был таким… — она прикусила губу, очень
сильно, так, что кожа побелела, — таким нормальным. И послушайте, он ведь
продолжает работать, ведёт переписку, с ним советуются, ему присылают статьи и
книги на рецензии. Он большой учёный, с мировым именем. Если бы мы жили в
другой стране, он, конечно, лечился бы совсем в других условиях. Вот вы говорите
— умирает мозг. Но ведь его интеллект в полном порядке. Он помнит тысячи
формул, работает за компьютером, читает и пишет на трёх языках.
— Профессиональные знания и навыки уходят в последнюю
очередь, — сказала Оля.
— Ну вот! Значит, он может ещё работать!
— Работать — да. Жить без постоянного надзора, обслуживать
себя в быту, выходить на улицу — нет.
— Не понимаю, — женщина зажмурилась и помотала головой, —
почему? Он здесь у вас уже десять дней, и никаких улучшений. Он продолжает
говорить, что его каждую ночь живого закапывают в землю, что ему надо
ампутировать обе ноги, потому что они не слушаются. Он требует, чтобы я вернула
государству все его награды, потому что он не заслужил их. Но при этом уже
успел прочитать рукопись книги одного из своих аспирантов и написать абсолютно
грамотный отзыв, прямо здесь, не имея под рукой ни компьютера, ни справочной
литературы. Когда я передала аспиранту этот отзыв, он спросил, почему Всеволод
Евгеньевич находится сейчас в психбольнице. Это нонсенс! Всеволод Евгеньевич
соображает значительно лучше, чем его молодые коллеги.
— Вы сами привезли его к нам, — напомнила Оля.
— Да. Но только на обследование. Я хотела убедиться, что с
ним все в порядке. А вы мне говорите, умирает мозг, и нет надежды.
— Вы прожили вместе сорок лет. У вас двое детей, трое
внуков. Вы его любите. Он любит вас. Да, мозг умирает. Это необратимый процесс.
Всеволод Евгеньевич постепенно превращается в младенца. В младенца, но не в
овощ и не в мертвеца. Надеюсь, вы понимаете разницу? Он дышит, он тёплый, с ним
можно говорить, его можно взять за руку, погладить, поцеловать. Именно сейчас
он нуждается в вас больше, чем когда-либо, — быстро произнесла Оля.
Но женщина, кажется, не услышала её. Она поднялась и, уже
открыв дверь, повернулась к Оле.
— Умирает мозг… Необратимый процесс… Господи, почему вы,
врачи, такие жестокие? Учтите, вы тоже станете старой. И о вас тоже кто-нибудь
так скажет.
