Николай Николаевич снял куртку, повесил в шкаф на плечики.
Машинально пригладил короткие седые волосы перед зеркалом, провёл пальцами по
колючей щеке. Щетина росла у него быстро, бриться приходилось два раза в сутки.
Тяжёлое заросшее лицо в зеркале не понравилось ему. Мешочки под глазами,
мрачный затравленный взгляд.
Он не завтракал сегодня. Поднялся в семь утра, быстро принял
душ, оделся, не стал вызывать шофёра, сказал жене, что позавтракает в конторе,
сел в машину, часа полтора кружил по городу, пытаясь обмануть себя. Включал
радио, слушал финансовые новости, даже делал какие-то выводы и строил прогнозы
по старой профессиональной привычке. Но ничего не помогало. Его магнитом тянуло
в тихий переулок в районе Сокольников, к панельной девятиэтажке.
Ему не следовало там появляться. Это было опасно, глупо,
нелогично. Стоя в небольшой пробке на Комсомольском проспекте, он подумал, что
сейчас доедет до поворота, развернётся к центру, по дороге остановится у
какого-нибудь тихого дорогого кафе, вкусно позавтракает и потом отправится в
свой офис. Он был уверен, что поступит именно так, но поступил наоборот. Когда
пробка рассосалась, он двинулся дальше, миновал Красносельскую и опомнился в
том самом переулке.
«Всё кончено, — бормотал он, едва шевеля пересохшими губами.
— Я свободен. Я здоров. Это ведь была болезнь, верно? Два года опасного
помешательства. Два года патологической любви, дикого риска, шпионской
конспирации, невозможного счастья. Женя, Женечка, жизнь моя, смерть моя,
маленькая циничная дрянь».
Без малого три часа он просидел в машине, за тёмными
стёклами, напротив девятиэтажки, наблюдая за подъездом. Курил натощак,
сглатывал слезы, сморкался, слушал стук своего сердца и голодное урчание в
животе. Не отрываясь, смотрел на подъезд. Грязный панельный дом, железная дверь
в разводах граффити, сломанный домофон, даже воздух в переулке — всё было
связано с ней, пропитано её дыханием, озвучено эхом её голоса, лёгким быстрым
стуком её шагов.
К дому подъехал милицейский «микрик», припарковался возле
казённой чёрной «Волги». Из «микрика» вышли трое в штатском и скрылись в
подъезде.
«Там около сорока квартир, — сказал он себе, — мало ли к
кому приехала милиция?»
Позвонила жена, он растерялся, испугался, как будто она
могла догадаться о чём-то по его голосу. Впрочем, звонок отрезвил его, словно
ушат ледяной воды вылили на разгорячённую голову. Он отправился в контору.
Представители пресс-службы политика Лаврентьева, главы
думской фракции «Отчизна», явились на пять минут раньше. Николай Николаевич не
успел привести себя в порядок, хотя бы изменить выражение лица, и первый
вопрос, который ему задали, был о здоровье. Не заболел ли? Сейчас в Москве
опять эпидемия гриппа.
Их было двое. Маленький лысый мужчина с усами и высокая
худая женщина, похожая на постаревшую манекенщицу. Именно она участливо
спросила о его самочувствии и несколько дольше, чем следовало, задержала его
руку в своей, когда здоровалась. Он всегда нравился таким женщинам, к этому же
типу относилась его жена.
Политик Лаврентьев Василий Сергеевич готовился к выборам.
Бывший дипломат, ныне председатель правления ЗАО
«Медиа-Прим» Зацепа Николай Николаевич лично вёл переговоры по таким крупным
заказам. Предвыборная кампания не могла обойтись без косвенной рекламы в
глянцевых журналах с миллионными тиражами. Интервью, развороты с цветными
семейными фотографиями, откровенные разговоры о любви, дружбе, кулинарных
пристрастиях. Политик и дети. Политик и старики. Политик в лесу, на природе, в
заводском цеху, в коровнике среди доярок.
— Знаете, наши конкуренты напечатали серию безобразного
наглого вранья, организовали полнейший беспредел. Василия Сергеевича обвиняют
чёрт знает в чём, от миллионных взяток до совращения малолетних.
— Даже так? — Зацепа оживился, оскалился, дёрнул головой. —
Совращение малолетних? Очень интересно. А на каком основании? Неужели есть
доказательства? То есть я хотел сказать, они сумели сфальсифицировать…
— Если бы! — Гостья вздохнула и выразительно закатила глаза.
— Если бы они попробовали, у нас была бы возможность подать в суд. Но в том-то
и дело, что они используют старые гнусные технологии распускания туманных
слухов. Понимаете, они намекают, только намекают, и наши юристы разводят
руками. Намёки и слухи — не повод для судебного иска.
Женщину звали Маша. Николай Николаевич вдруг понял, что
перед ним знаменитая Маня Боеголовка, действительно бывшая манекенщица, ныне
профессиональная пиарщица, боевая подруга многих демократических политиков. До
Лаврентьева она работала с Кузнецовым, ещё раньше с Кудряшом. А когда-то, лет
пятнадцать назад, была любовницей олигарха Шварца.
— Мы должны дать ответный залп, очень точный, продуманный. —
Маня говорила и крутила бриллиантовое кольцо на среднем пальце, поправляла
волосы, трепетала ресницами, смотрела на губы Зацепы и едва заметно
облизывалась.
«Хоть бы раз моя девочка проявила ко мне такой откровенный
женский интерес, — думал он, — моё солнышко облизывалось только на мороженое и
на крупные купюры евро. Моя маленькая обожаемая дрянь уже в свои тринадцать
была хитрей и хладнокровней этой многоопытной пожилой красотки Мани. Поколение
Next. Никаких комплексов. Никаких нравственных ограничений. Грубый бесстыдный
расчёт, адский, невообразимый цинизм. Любопытно поглядеть хоть одним глазком,
как господин Лаврентьев потихоньку балуется с маленькими, на все готовыми
девочками. Или он предпочитает мальчиков? Миллионные взятки — чистая правда, на
этом его не ловят потому, что те, кто хотел бы поймать, тоже берут взятки. Что
касается совращения малолетних, тут вообще труба. В России за это никогда не
сажали и ещё лет сто не посадят ни одного серьёзного чиновника. В Европе, в
Америке постоянно идут судебные процессы. На педофилии ловят членов парламента,
министров, генералов, епископов. У нас — тишина. Иногда схватят какого-нибудь
мелкого извращенца, полубомжа, покажут по телевизору в криминальных новостях,
посадят, потом сразу отпустят. А солидных людей у нас за это не сажают. Ни-ни.
Впрочем, кроме тюрьмы есть много разных других неприятностей».
Переговоры шли своим чередом. Секретарша принесла кофе.
Усатый молчал, по команде Мани доставал из кейса какие-то бумаги, показывал
Зацепе. Маня прозрачно намекала на «чёрный пиар», предлагала неприлично
маленькие суммы и призывала торговаться.
Издалека, как будто с другой планеты, долетела тихая мелодия
из «Времён года» Вивальди. Звонил один из мобильных Николая Николаевича. Трубку
он оставил в кармане куртки. Пришлось извиниться, встать, открыть шкаф.
— Мы его потеряли, — сообщил хриплый женский голос.
— Где? — Зацепа покосился на Маню, которая очень внимательно
прислушивалась и наблюдала за ним.
— В Парке культуры.
