Сестра подняла Костика и повела его к умывалке, бросив на
Марка такой взгляд, как будто это он, а не Костик, был дебилом, весь в соплях,
слюнях и хлебных крошках.
Марк закрыл глаза, прижался затылком к холодной стене.
«Мог я сболтнуть что-то или нет? — думал он, но как-то
совсем вяло, равнодушно. — И зачем я привязался к этому недоумку? Кто меня за
язык тянул? Теперь Зинка наверняка пожалуется Филипповой, опять ко мне будут
приставать, ой, как же хреново мне!»
Это было похоже на кокаиновую ломку. Тоска, слабость,
злость. Чувство абсолютной, глобальной безысходности, тупая головная боль.
В коридоре опять появилась слонопотамша Зинка, Марк узнал её
по тяжёлым шагам, от которых дрожал пол. Он открыл глаза и позвал:
— Зинаида Ильинична! Мне правда плохо!
Хотел громко, но получилось совсем тихо, губы едва
двигались.
— Что? В чём дело? — Сестра встала перед ним и недоверчиво
глядела сверху вниз.
— Слабость. Голова болит и кружится.
— Не жрёшь ничего, вот и слабость, — заключила сестра, но
всё-таки взяла его руку, пощупала пульс, нахмурилась. — Ладно, пойдём в
процедурную, доктор тебя посмотрит.
Марку измерили давление, оказалось очень низкое, девяносто
на шестьдесят.
— Не смертельно, — заявила Филиппова, — у меня всю жизнь
такое. Могу назначить вам глюкозу и витамины.
— Дело не в этом, — Марк помотал головой, и ему показалось,
что она сейчас отвалится, — ваш профессор, он что-то сделал со мной. Мне из-за
него так плохо.
— Что же такое он с вами сделал? — Её губы слегка дрогнули в
улыбке, наверное иронической.
— Я не понимаю. Не помню. Это было что-то вроде гипноза.
— Вполне возможно. Кирилл Петрович иногда использует гипноз.
Кстати, при амнезии это даёт хороший эффект.
— Да нет, нет, — он болезненно сморщился, — он
гипнотизировал меня не для того, чтобы я вспомнил, а наоборот.
— То есть?
— Не знаю, как это объяснить. Вы врач, вы должны понимать
такие штуки. Что он вам про меня говорил, когда я вышел?
— Ничего. О вас он все сказал в вашем присутствии. Вы
боитесь, что под гипнозом вспомнили своё имя? — спросила Филиппова.
— Нет. Этого я как раз боюсь меньше всего. Наоборот, я хочу
вспомнить. Объясните, почему мне так плохо?
— Муки совести, — усмехнулась Филиппова.
— Что вы имеете в виду?
— Вы опять обидели больного.
— А, вы об этом? Ну извините. Я не нарочно. Так получилось.
Его положили на соседнюю койку, и он всю ночь портил воздух. Из-за этого я не
мог спать.
— Какой у вас, однако, чуткий нос. Скажите, а вы, вообще,
хорошо спите? Кошмары не мучают? Мальчики кровавые в глазах, и девочки…
— Вы на что-то намекаете, я не понимаю, — быстро, нервно
пробормотал Марк и принялся растирать лоб. — Ольга Юрьевна, мне плохо, вы
всё-таки врач, вы обязаны мне помочь, хотя бы дайте таблетку от головной боли,
какие мальчики, девочки?
Филиппова несколько секунд молчала и смотрела на него.
Наконец спросила, очень тихо:
— Ваш псевдоним в Интернете Марк Молох?
Он перестал растирать лоб, покачнулся, ухватился за край
кушетки обеими руками. Кадык задвигался, глаза часто заморгали. Руки вцепились
в край кушетки так, что побелели костяшки пальцев.
— Вы не только сочиняете порнографические рассказы о том,
как насилуют и убивают детей, — продолжала Филиппова своим мягким, низким,
спокойным голосом, — вы ещё и фильмы снимаете с участием детей. Но этого мало.
Вы детьми торгуете.
Марк почувствовал, что пижамная куртка стала мокрой и
прилипла к спине. Они были одни в процедурной, сестра вышла. Филиппова стояла
над ним и смотрела в упор, сверху вниз. Он мысленно досчитал до десяти,
облизнул пересохшие губы, поднял лицо, посмотрел ей в глаза и медленно,
спокойно произнёс:
— Грязная клевета. Как вам только в голову пришла подобная
мерзость? Я, по-вашему, законченный подонок? Какие дети? Какой Интернет?
Филиппова как будто не услышала его, продолжала говорить:
— Женя Качалова. Ей недавно исполнилось пятнадцать лет. Вы
продали её серийному убийце. Он задушил её в лесу, в двадцати километрах от
МКАД. Вы встречались с ним, брали деньги за Женю? Ну? Клиент, который купил у
вас Женю. Как он выглядел? Можете не отвечать прямо сейчас. Думайте. Если вы
окажете содействие в поимке серийного убийцы, для суда это очень серьёзно. Вы
можете рассчитывать на более мягкий приговор, на сокращение срока.
Дверь распахнулась, появился санитар.
— Ольга Юрьевна, извините, пожалуйста, вас просили зайти в
приёмное отделение. Там больного привезли на «скорой».
— Да, сейчас иду. — Она наклонилась и тихо произнесла: —
Думайте, Марк, думайте. Для вас это единственный шанс.
Потом повернулась к санитару.
— Вы новенький? Как вас зовут?
— Слава.
— Очень приятно. Слава, проводите, пожалуйста, этого
больного в палату и дайте ему таблетку анальгина.
* * *
Старый учитель сидел за столом и писал подробные показания.
Стопка листов, исписанных аккуратным учительским почерком, все росла, рука
устала, а конца не было видно.
Борис Александрович больше не боялся очередного приступа.
Включились какие-то неведомые внутренние резервы. Он даже не боялся, что его
могут прямо отсюда, из дома, увезти в камеру предварительного заключения.
С того момента, как он узнал, что Женя убита, его не
покидало чувство, будто он потерял кого-то близкого, и сам во всём виноват.
Надо было взять девочку за руку и отвести домой, к маме. Почему он не спросил:
кто тебя там ждёт? Конечно, она бы не ответила и руку бы вырвала, но вдруг нет?
Если бы он с самого начала построил разговор как-то иначе, если бы не возникло
между ними этой нервозной враждебности, он бы сумел её удержать.
А что стоило раньше начать проверку сочинений? Дневник лежал
у него дома. Если бы он прочитал его до встречи с девочкой, он вёл бы себя
совсем иначе. Как теперь входить в класс? Как смотреть на пустое место за
четвёртой партой у окна? Как смотреть себе в глаза в зеркале? Конечно, это он
во всём виноват! Надо было сразу поднять тревогу, позвонить матери девочки,
заявить в милицию. Пусть скандал, пусть что угодно, но ребёнок был бы жив.
