— Пока тысячу четыреста евро.
— Что значит — пока? — Нина загасила сигарету и резко
встала.
— Боюсь, придётся провести повторный обыск, более
тщательный, — сказал Соловьёв и взял в руки большого, потрёпанного плюшевого
медведя.
— Нет! — крикнула Нина. — Это Мика, её любимая игрушка, она
спит с ним, не трогайте! Положите на место!
Мишка был мягкий, рыхлый. Соловьёв тут же заметил у него на
спинке аккуратный шов. Нитки совсем немного отличались по цвету. Майя молча
подала ему маникюрные ножницы. Нина опустилась на пол, обняла колени, уткнулась
в них лицом. Внутри игрушки была спрятана пачка, завёрнутая в тетрадный листок
и перетянутая резинкой. Десять купюр по пятьсот евро.
Майя громко выругалась и упала в кресло. Что-то пискнуло под
её увесистым крупом. Тут же послышался томный гитарный перебор, и приятный
баритон пропел:
На бледной шее девы Ангелины
Мерцают капли крови, как рубины.
В моей руке серебряный клинок.
Ах, Ангелина, как я одинок.
Колонки делали звук таким объёмным, что казалось, певец
появился здесь, в комнате.
— Что? Кто? Откуда это? Зачем? — Нина вздрогнула и тревожно
огляделась.
— Прости. Я нечаянно села на пульт. — Майя выключила
стереосистему и посмотрела на Соловьёва. — Это Вазелин. Певец такой. Знаете?
Женечка его постоянно слушает. Слушала… Боже мой, не могу поверить…
* * *
Соловьёв вызвал группу. Уже через час сумма выросла до
двадцати тысяч. Часть денег обнаружили в потайном кармане зимней куртки, часть
под стельками ботинок роликовых коньков.
— Украсть она не могла, — жёстко сказала Майя, — я знаю Женю
с рождения. Я не мать, всего лишь подруга матери, и моё мнение вполне
объективно.
Нина молчала. Пока шёл обыск, она сидела на полу, все так
же, обняв колени, и на вопросы не отвечала.
— Ну как вы думаете, откуда? — тихо спросил Соловьёв.
— Она могла заработать, — Майя пожала мощными плечами, —
другое дело, каким образом? Мне сорок лет, у меня два высших образования, я за
всю свою жизнь не держала в руках и половины такой суммы.
— Хватит! — Нина резко встала, шагнула к Соловьёву,
уставилась на него сухими злыми глазами. — Это мои деньги. Я их спрятала. Женя
совершенно ни при чём.
— С ума сошла? — Майя взяла её за плечи. — Что ты врёшь?
Зачем?
— Не трогай меня! И вообще, все вы, уйдите, оставьте нас в
покое! Не лезьте в нашу жизнь! Разгромили весь дом, испортили вещи моего
ребёнка. По какому праву? Женечка скоро вернётся, а в её комнату войти страшно,
и есть в доме нечего, я из-за вас не успела сходить в магазин. Мне надо купить
яблок, свежего салата, орешков.
Она не кричала, говорила чётко, монотонно, как автомат. Все,
кто был в комнате, застыли, глядя на неё.
— Может, врача вызвать? — шёпотом спросил трассолог.
— Это вам надо врача, — Нина холодно усмехнулась, — вам
всем, и тебе в том числе, Майка. У вас крыша съехала. Массовое помешательство.
Дурдом. Выметайтесь отсюда, быстро!
— Нинуля, деточка, послушай, — физкультурница горько
всхлипнула и обняла её, — Жени больше нет, её убили. Ты сама это знаешь. Её
нет. Ты поплачь, станет легче.
— Да, я поняла, — Нина спокойно отстранилась от неё, — я все
поняла. Только пожалуйста, очень вас прошу, уйдите все, и ты, Майка, тоже уйди.
Мне надо побыть одной.
* * *
Когда группа вышла из подъезда и все стали рассаживаться по
машинам, Соловьёв вспомнил, что у него кончились сигареты. Ларёк был через
дорогу. Перебегая на другую сторону, Дима заметил у обочины, прямо напротив
подъезда, синий спортивный «Пежо». Небольшая лёгкая машина выглядела скромно и
ничем не выделялась из вереницы автомобилей, припаркованных в переулке. Но
стоила такая игрушка около пятидесяти тысяч. Дима обратил внимание на силуэт,
который виднелся сквозь тонированные стёкла.
Человек сидел на водительском месте. Наверное, ничего
особенного в этом не было. Соловьёв прошёл совсем близко, заметил, что стекла
приспущены, сантиметра на три, не больше, и из салона тянет табачным дымом.
«Ну и что? — спросил себя Дима. — Сидит человек в своей
машине, курит, может, ждёт кого-то или просто отдыхает».
«Пежо» стоял таким образом, что через ветровое стекло можно
было наблюдать за подъездом, из которого только что вышла группа.
Сам не зная зачем, Дима нарочно замешкался рядом, стал
доставать мелочь из кармана, уронил несколько монет. Пока поднимал,
пересчитывал, услышал тихую трель мобильного. Человек в салоне тут же ответил.
— Нет. Я сейчас в конторе. У меня люди. Прости, не могу.
Разумеется, она говорит, что меня нет на месте, я попросил её. Она не врёт, а
выполняет свои служебные обязанности. У меня важные переговоры. Все, прости,
дорогая. И я тебя… Да, да, заинька, я обязательно перезвоню, как только
освобожусь.
У невидимки был низкий, очень солидный голос.
«Какое мне дело до него и до заиньки, которой он врёт?» —
подумал Соловьёв, взглянул на номера «Пежо», дошёл до ларька и больше не
оглядывался. Покупая сигареты, услышал звук мотора. «Пежо» отъехал и исчез за
поворотом.
Дима достал блокнот и записал номер.
Глава четвёртая
После того, как Борис Александрович случайно наткнулся на
жуткие картинки в Интернете, он думал дней десять, что теперь делать? Было
несколько вариантов. Первый, самый разумный, — просто забыть. Не лезть в это,
не прикасаться к грязи.
Он видел Женю Качалову в школе. Она ничем не отличалась от
других детей, но он не мог смотреть на неё, не мог спрашивать на уроках. Образы
классической русской литературы, несчастные поруганные создания, от Сонечки
Мармеладовой до Лолиты, сосредоточились для него в этой худенькой девочке.
«Её вынудили, заставили, обманом, шантажом, угрозами, —
думал Борис Александрович, — разве трудно обмануть и напугать ребёнка? Папа
знаменитость, но он ведь не живёт с ними. Мама измождённая, нервная. Пьёт или
больна чем-то. Девочка предоставлена самой себе, в таком сложном возрасте. Она
развязна, вульгарна. Конечно, все это от беспомощности, от растерянности перед
грубым взрослым злом, которое обрушилось на неё, маленькую. Вдруг я
единственный, кто знает? Вдруг ей нужна помощь?»
Самый разумный вариант — забыть и не лезть — стал казаться
Борису Александровичу подлостью. Ему вспомнилась фраза Набокова. «Тайный узор в
явной судьбе».
