— Тихо, тихо, не заводись. Пьяных он уж точно не убивал.
Вижу, ты готова подключиться к расследованию, просто рвёшься в бой. Я прав?
Оля кивнула и постаралась улыбнуться.
— Конечно, иного я от тебя и не ждал. Честно говоря, мне
тоже в последнее время не даёт покоя та старая история со слепыми сиротами.
Тогда я был уверен, а сейчас стал сомневаться.
— В чём? В том, что Пьяных виновен?
Он кивнул.
— Несчастного учителя физкультуры уже не вернёшь. Но,
знаешь, я в таком возрасте, что пора и о душе подумать. Если я всё-таки ошибся,
следует исправить ошибку, хотя бы посмертно оправдать человека.
— Вы серьёзно? — Оля смотрела на него во все глаза.
— Серьёзней некуда, — он тяжело вздохнул, — мучает меня это,
Оленька, очень мучает.
— И что вы собираетесь делать? Вы же знаете, все материалы
из архивов изъяты, никто не захочет в этом копаться. Почти десять лет прошло.
Он посмотрел ей в глаза и хитро прищурился.
— А я и не рассчитываю на помощь официальных инстанций. Я
прекрасно знаю, что ни в ГУВД, ни в прокуратуре меня не поймут, да ещё смеяться
станут, скажут, сбрендил профессор на старости лет. Я, душа моя, если на кого и
рассчитываю, то только на тебя, — он погладил её по плечу, — ты ведь лучшая из
всего моего выводка. Помнишь замечательные стихи: «Учитель, воспитай ученика,
чтоб было у кого потом учиться».
— Кирилл Петрович, вы… — Оля запнулась, почувствовала, что
сейчас заплачет, и отвернулась.
Никогда, ни разу за многие годы, он не говорил ей таких
слов.
— Ладно, пока хватит об этом, — он вытащил сигарету, но
закуривать не стал, — а то ещё возгордишься, задерёшь нос. Скажи, что тебе
известно о последнем убийстве?
Оля спрыгнула с подоконника.
— Я закрою окно. Холодно. Мне известно имя девочки, я видела
снимки трупа, сделанные на месте преступления, я знаю, что совпадает
практически все.
— Все, кроме личности жертвы. Одна такая ма-аленькая деталь.
Откуда вообще у тебя информация? Ты уже встречалась с Соловьёвым?
— Нет. Я вчера вечером была на программе «Тайна следствия».
Но это не важно, передачу все равно в эфир не пустят.
— Ух ты! Интересно, почему? Неужели у нас опять появилась
цензура?
Оля не успела ответить. Дверь распахнулась. На пороге стояла
молоденькая медсестра Алена. Лицо её сияло. На руках она держала кошку Дуську.
Шерсть слиплась, на ухе запеклась кровь.
— Нашлась, зараза! — сказала Алена.
Кошка мяукнула басом, спрыгнула с Алениных руки, хромая,
побежала в угол, где стояло её блюдечко.
— Представляете, я иду, а она под кустом лежит… — Алена
заметила наконец профессора, извинилась, смущённо поздоровалась и выскользнула
из кабинета.
Кошка принялась вылизывать пустое блюдце. Гущенко успел
убрать в свой портфель листы распечатки и кассету.
— Ты пожрать дашь бедной твари или нет? — спросил он, хрипло
хохотнув.
— Да, да, конечно. — Оля открыла холодильник, нашла остатки
колбасы, положила кошке. — Кирилл Петрович, это всё-таки он. Хорошо, что вы
взяли тексты и кассету. Вы сравните и сами увидите.
— Конечно, увижу, — он шагнул к ней, чмокнул в щеку, — ты,
главное, не нервничай. Дай кошке молока, а Карусельщику галоперидолу. Скорее
всего, у него параноидная форма шизофрении. Я позвоню тебе.
Он вышел. Кошка успела проглотить колбасу и стала тереться о
ногу с громким урчанием.
— Я вовсе не нервничаю, — пробормотала Оля, — я вполне
спокойна.
* * *
Они стояли в пробке. Деться им было некуда. Дядя Мотя
нервничал, дёргался, приоткрыл окно и закурил. Бежевый «Жигуленок» исчез.
Кругом полно машин.
«У них в багажнике кассеты и диски, — думала Ика, — им надо
срочно куда-то спрятать всё это добро. Возможно, туда же они спрячут и меня,
будут держать, пока я не расколюсь. А потом убьют по-тихому. Кто, кроме
Маринки, хватится? Марк? Ха-ха, из психушки!»
Тома и дядя Мотя говорили ещё что-то, но она не слышала. Она
опять закрыла глаза, нырнула в свою детскую, уселась на пол и принялась крутить
ручку музыкальной шкатулки. Мелодия, лившаяся из круглой жестяной коробки,
убаюкивала, заглушала все остальные звуки. Ике захотелось забраться под одеяло.
Она свернулась калачиком, согрелась, усадила рядом на кровать маму и папу.
Обычно перед сном с ней сидела мама, читала какую-нибудь
сказку. Папа возвращался поздно, заходил поцеловать её, когда она уже спала. Но
сейчас в своей воображаемой норе Ика была полной хозяйкой, и ничего не стоило
сделать так, чтобы перед сном с ней сидели оба, мама и папа, как угодно долго.
— Ты все равно скажешь адрес, но мы потеряем время, и тебе
будет неприятно. Поверь, тебе будет очень неприятно, так что лучше скажи.
— П-пытать с-станете? — спросила Ика, не открывая глаз.
— Нет. Зачем? Разве мы звери? Существуют другие, более
гуманные методы. Современная фармакология идёт вперёд семимильными шагами.
«Значит, посадят на иглу, — подумала Ика, — лучше бы сразу
убили».
В голове у неё образовалась звенящая пустота. Она вдруг ясно
поняла, что кончился ещё один этап её дурацкой жизни. Почему, интересно, у
других все развивается плавно, постепенно, а у неё какими-то жуткими рывками,
будто Боженька её судьбу ломтями режет. Каждый следующий ломоть ни капли не
похож на предыдущий. Как в детской игре, когда один рисует голову, другой
туловище, третий ноги, а потом разворачивают и смотрят, что получилось.
Ика быстро выпрыгнула из кровати, босиком добежала до своего
письменного стола, взяла листок, цветные фломастеры и стала рисовать портрет
своей жизни. Стройные ножки гимнастки в нарядных дорогих туфельках. Уродливое
жирное туловище. И чёрт знает какая башка, может, и симпатичная, но без мозгов
совершенно.
Одна Ика была в детстве, до десяти лет. Совсем другая потом,
с тёткой, до семнадцати.
Третья, с семнадцати до двадцати двух, теперешняя Ика,
сегодня, кажется, умерла. Но четвёртая ещё не родилась, и что это будет за
человек, пока неизвестно.
Только одно она знала точно. Четвёртая, новая Ика, ни за что
не станет сниматься в порно и спать за деньги со старыми извращенцами.
И вдруг молодой мужской голос отчётливо произнёс:
— У вас в машине свидетельница, Дроздова Ирина Павловна.
