— Борис Александрович, когда вы видели Женю Качалову в
последний раз?
— Я видел Женю… Да. Мы с ней встречались в воскресенье,
поздно вечером, около десяти. А скажите, вы уже беседовали с её дядей? Он
знает?
— С дядей? — Следователь слегка шевельнул бровью. — У Жени есть
дядя?
— Брат её матери. Старший. Как раз вчера вечером приходил ко
мне домой, поговорить о Жене. У девочки огромные проблемы, и он единственный
знает о них. Женя сама рассказала ему. Я тоже знал, случайно. Мне она не
рассказывала, просто так получилось. Но это требует особого разговора. Это
потом. — Борис Александрович испугался, что сейчас совсем запутается и запутает
их, заговорил слишком быстро, скороговоркой. — Дядю зовут Михаил Николаевич. Он
долго был за границей, теперь вернулся. Вы обязательно должны с ним связаться.
Нет, погодите. Вы сказали, всё произошло в ночь с воскресенья на понедельник?
Получается, что мы с ним говорили о Жене, когда её уже не было? То есть он
ничего ещё не знал? Ну да, именно так получается.
В комнате повисла тишина. Все трое смотрели на старого
учителя. Он стоял посередине, с портфелем в одной руке, с шарфом в другой. Он
вдруг замолчал, несколько раз чихнул, закашлялся, прижал ладонь к груди.
Портфель и шарф упали на пол. Лицо побелело, на лбу выступил пот. Дыхание сделалось
частым и хриплым.
— Вам нехорошо? — спросил следователь.
Борис Александрович принялся шарить в карманах в поисках
баллончика. Руки дрожали. Он вытащил упаковку бумажных носовых платков, очки,
ручку. Все падало на пол, он как будто не замечал. Баллончика в карманах не
оказалось. Его там и не могло быть. Он положил его в карман плаща в последний
момент.
— Пожалуйста… там… в раздевалке… мой плащ, — прохрипел он
сквозь одышку.
— Что? Лекарство? Что у вас? Сердце? — Рыжий лейтенант
бросился к двери.
— Баллончик с вентолином, — успел сказать ему вслед Борис
Александрович и опять захлебнулся кашлем.
— Может, «скорую»? — спросил следователь. — Да сядьте хотя
бы.
Борис Александрович опустился на стул, расстегнул ворот
рубашки. Соловьёв стал поднимать все с пола. Портфель, шарф. Пачка платков,
очки, ручка и ещё одна вещица. Розовая пластмассовая заколка в форме бантика, с
мелкими блестящими стразами. Её он взял двумя пальцами, поднёс к свету. Полный
майор тут же подскочил к нему и чуть слышно присвистнул. В замочке заколки
застрял закрученный спиралью каштановый волос.
— Это… это… — повторял Борис Александрович, глядя на
заколку, — я нашёл… принёс… — В груди у него хрипело и булькало, кашель
сменялся тяжёлой одышкой.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — мягко сказал следователь, — у
вас ведь астма, да? Вам нельзя волноваться.
За дверью послышался топот. В учительскую вбежал рыжий
лейтенант с баллончиком вентолина в руке.
— Извините. Пришлось залезть к вам в карман, не тащить же
сюда плащ.
Он протянул баллончик и посмотрел на Соловьёва. Как ни было
худо Борису Александровичу, он успел заметить, что улыбка на круглом лице
рыжего лейтенанта слишком быстро сменилась серьёзным, тревожным выражением.
Оперативник и следователь обменялись непонятными взглядами.
— Дмитрий Владимирович, на минуту, — тихо сказал
оперативник.
Они отошли в дальний угол комнаты, стали шептаться. Толстый
майор направился к ним. Старый учитель видел только три спины и не слышал ни
слова. Он брызнул в рот порцию вентолина. Лекарство действовало слишком
медленно. Надо было расслабиться, закрыть глаза, считать про себя до ста. Но не
получалось. Он, как зачарованный, смотрел на седого следователя, рыжего
оперативника и толстого майора. Откашлявшись, он спросил:
— Как вы узнали мой плащ?
Голос его прозвучал тихо, сипло, но рыжий услышал и резко
повернулся, успев надеть на лицо все ту же приятную улыбку.
— В учительской раздевалке он единственный мужской.
— Да, конечно. Кроме меня в школе ещё двое мужчин. Учитель
труда у мальчиков и учитель физкультуры. Но они носят куртки.
«Зачем я это говорю? — подумал он. — Я уже могу говорить, но
сказать должен совсем не то. Мне необходимо сообщить им нечто важное. Что же?
Господи, что же?» — После приступа сознание его путалось. Ему требовалось ещё
минут тридцать, чтобы окончательно прийти в себя.
— Борис Александрович, вам лучше? Вы уверены, что врач не
нужен? — спросил следователь.
— Уже все в порядке. Спасибо.
Соловьёв взял стул, подвинул его и сел совсем близко,
напротив.
— Можете отвечать на вопросы?
— Попробую.
— Значит, вчера вечером к вам приходил человек, который
назвал себя дядей Жени Качаловой, — напомнил следователь, — вы раньше были с
ним знакомы?
— Никогда. Я даже не знал, что у Жени есть дядя. Но он
объяснил, что долго работал за границей. С матерью Жени у них конфликт, и они
много лет не разговаривают. Она якобы даже утверждает, что у неё нет брата.
— А брат родной, да? — уточнил рыжий.
— Да. Значительно старше неё. Лет на двадцать, наверное.
— Как, вы сказали, его зовут?
— Михаил Николаевич.
— Как имя-отчество мамы Жени Качаловой случайно не помните?
— спросил следователь.
У Бориса Александровича стало горячо в желудке, как будто он
наглотался углей, а руки, наоборот, заледенели.
— Нина… — произнёс он, зажмурившись, — Нина Сергеевна.
Может, у них разные отцы?
— Может быть, — легко согласился следователь, — так зачем он
к вам приходил?
— Поговорить о Жене. Он позвонил мне на мобильный в
понедельник, часов, наверное, в восемь. Представился. Сказал, что ему
необходимо срочно со мной встретиться. Я продиктовал ему адрес, он приехал.
— Вы сказали, у Жени были огромные проблемы. Так называемый
дядя знал о них от неё. А вы узнали случайно. Если я правильно понял, именно
поэтому вы звонили Жене и встречались с ней в воскресенье вечером, и с этим же
был связан визит дяди. — Голос следователя звучал спокойно, лицо его было усталым,
очень приятным. В серых глазах никакой враждебности. Наоборот, сочувствие и
даже симпатия.
— А кстати, почему надо было обязательно встречаться так
поздно и на улице? — вдруг спросил толстый, в форме, который раньше всё время
молчал.
— Не я выбирал время и место, — сказал учитель, — мне надо
было с ней поговорить. Я дозванивался, её не было в школе несколько дней.
