— Продаются, — кивнул Марк, — ну и что?
— А то, что ты ведь запросто можешь узнать настоящие имена
клиентов.
— На фига? Мне от них бабки нужны, а не паспортные данные.
Шантажом я заниматься не собираюсь, если ты об этом. Я не идиот.
Оказывается, идиот, ещё какой. Может быть, он и не собирался
заниматься шантажом, но паспортные данные всё-таки узнавал потихоньку и заносил
в компьютер.
— Ладно, Тома, — услышала она голос дяди Моти, — вытаскивай
жёсткий диск. Вова, что там у тебя?
Вова взял одну из кассет, помеченных маленькой звёздочкой,
молча вставил в магнитофон. Ика повернулась к телевизору. Качество плёнки было
плохое, но можно разглядеть, как голая Женя скачет верхом на каком-то жирном
старикашке. И лицо этого старикашки видно вполне чётко.
— Между прочим, та самая малышка, — сказал дядя Мотя и
тяжело вздохнул.
— К-какая — та с-самая? — спросила Ика.
Дядя Мотя, Тома, Вова уставились на неё, и повисла тишина.
Её нарушали только хриплые стоны старика, звучавшие из колонок видеосистемы.
— Та самая, которую задушил маньяк, — произнёс наконец дядя
Мотя, — странно, что ты до сих пор этого не знаешь.
Глава двадцать восьмая
Едва Борис Александрович вошёл в школу, к нему кинулась
учительница начальных классов, пожилая, очень полная Вера Евгеньевна.
— Горе-то какое! Единственный ребёнок у матери. Вот так
живёшь, живёшь, нервничаешь из-за всякой ерунды, забываешь, что такое настоящая
трагедия. Сейчас там, в учительской, сидит следователь, допрашивает Карину
Аванесову, подружку её. Ой, не знаю, не знаю, вряд ли они найдут убийцу. Вчера
был сюжет в криминальных новостях, я ещё смотрела, думала, хорошо, что это в
области, не у нас. Там имени не назвали, только сказали: девочка-подросток, от
двенадцати до четырнадцати. И никаких подробностей. Кстати, следователь тот
самый, которого показывали по телевизору, только что пришёл, сначала два
милиционера приехали, оперативники, а потом следователь. Он ничего, нормальный,
лицо интеллигентное.
Они вошли в учительскую раздевалку. Борис Александрович машинально
поставил на пол портфель, снял плащ, стянул шарф. Стал запихивать его в рукав,
но все не мог попасть. Шарф, словно живой, то и дело выползал из рукава, падал
на пол. Борис Александрович смотрел на учительницу. Он только сейчас заметил,
что у неё распух нос, покраснели глаза, и слезы текут по щекам.
В школе было тихо. Четвёртый урок ещё не кончился. Борис
Александрович пришёл к пятому. Он наконец нормально выспался, даже проспал
немного, и до школы почти бежал. Одышка до сих пор не прошла.
— Я ведь помню её совсем маленькой, невозможно представить,
— бормотала Вера Евгеньевна, всхлипывая и сморкаясь, — говорят, это какой-то
маньяк. Он уже давно орудует, убивает женщин и девушек в зелёном. На ней как
раз была зелёная куртка.
— Подождите, — сказал Борис Александрович, продолжая воевать
с шарфом, — подождите, я не понимаю, о чём вы говорите. Какая зелёная куртка?
На ком — на ней?
На самом деле, он уже все понял, но не хотел верить. Куртка
на Жене Качаловой была действительно зелёная, вернее салатная, с капюшоном,
отороченным серебристой норкой.
Вера Евгеньевна охнула и всплеснула руками.
— Так вы ещё ничего не знаете?! Ну да, вы же только что
пришли. Уже вся школа знает. Горе-то какое, господи! Женечку Качалову нашли в
лесу, возле кольцевой дороги. Убитую.
Взорвался звонок, и через мгновение коридоры наполнились
гулом и грохотом. Так шумно, как в школе на переменах, бывает только на
аэродроме, когда взлетает реактивный самолёт, или на берегу океана, когда гудят
волны. Борис Александрович привык к этому шуму, любил его, но сейчас детские
голоса и топот множества ног разрывали ему мозг. Он двинулся вперёд по
коридору, все ещё комкая в руке шарф. Мимо носились малыши. Это был этаж
первоклашек. Покачиваясь, загребая ногами, словно шёл по воде, стараясь никого
не задеть, он добрёл до учительской. Она находилась в «аппендиксе», в глухом
конце коридора, вдали от классов. Здесь было значительно тише.
— Вы только не волнуйтесь, — прошептала на ухо Вера
Евгеньевна и отдала ему портфель, который прихватила из раздевалки, — если что,
у меня есть валерианка в таблетках и валокардин.
— Спасибо.
Дверь открылась. Из учительской вышла Карина Аванесова,
красная, мокрая, с открытым ртом и блестящими от слёз глазами. Увидев Бориса
Александровича, она вдруг схватила его за руку, как будто боялась упасть, и
прошептала:
— Не говорите им про дневник, умоляю!
— Кариша, — Вера Евгеньевна обняла её за плечи, оттащила от
старого учителя, — деточка, как ты себя чувствуешь?
— Голова кружится, — хныкающим голоском пожаловалась Карина.
— Пойдём, я отведу тебя к медсестре.
Они прошли несколько шагов по коридору. Учительница
поддерживала девочку за локоть.
— Борис Александрович, — Карина остановилась, оглянулась.
— Что? Что ты хочешь сказать? — спросила Вера Евгеньевна.
— Борис Александрович, — повторила девочка и больше ничего
не прибавила.
В дверном проёме появился рыжий парень в джинсах и свободном
сером свитере, скользнул взглядом по лицу старого учителя.
— Проходите, пожалуйста.
Никого из учителей в комнате не было. Рыжий оказался старшим
лейтенантом ГУВД Антоном Горбуновым. Кроме него, в учительской находились ещё
двое. Один, полный, лет тридцати пяти, в милицейской форме, с майорскими
погонами, стоял у окна и тихо разговаривал по телефону. Второй, худощавый, в
штатском, с седым ёжиком, сидел за столом и быстро писал что-то.
— Здравствуйте, Борис Александрович, присаживайтесь, —
произнёс седой, продолжая писать, — меня зовут Соловьёв Дмитрий Владимирович. Я
следователь ГУВД.
«Через пятнадцать минут у меня урок в десятом "А",
— подумал Борис Александрович, — наверное, уже отменили».
— Этого не может быть, — произнёс он вслух и удивился звуку
собственного голоса, как будто говорил не он, а кто-то другой.
— Простите? — Следователь вскинул глаза, отложил ручку.
— Когда? — Борис Александрович хрипло откашлялся. — Когда
это произошло?
— В ночь с воскресенья на понедельник. Между двенадцатью и
часом.
— Убийство? Её убили? Господи! Нет, подождите, этого не
может быть, это какая-то нелепая ошибка.
